ел и думал. Думая про неё, он вспомнил про ларец. И пока кухарка приносила ему кусок пирога с требухой после жареной свинины, он приказал Ёгану принести ларец и теперь сидел, разглядывал его. Рядом уселся сержант. Волков достал бархат, развернул его и потрогал стекло. Обычное стекло — холодное, красивое, гладкое, чуть отливающие голубым. Солдат взял шар, с каким-то непонятным удовлетворением почувствовал его тяжесть в руке и решил снова поглядеть на красивые полосы, те, что видел в первый раз. Он понял, что просто глядеть на шар — дело бессмысленное. Вот лежит он на руке и лежит, а чтобы увидеть там что-то нужно в него заглянуть, словно в колодец. Он стал вглядываться, смотреть в центр шара. Долго вглядывался, но ничего, кроме размытых, перетекающих теней там не было. Он уже хотел было положить шар в ларец, как вдруг, внутри стекла как будто что-то появилось, то, что не расплывалось и не искажалось. Сначала это было простой точкой, что, мерно покачиваясь, плывет издалека. Эта точка приближалась и приближалась, быстро превращаясь в то, что он совсем недавно видел. Прежде, чем Волков понял, что это, у него резануло в груди. Прямо там, где еще недавно был огромный синяк. Закололо глубоко, да так, что вдохнуть из-за боли не мог. Солдат слабеющей левой рукой начал тереть себе грудь через кольчугу, дышал с трудом, но все равно продолжат таращиться в шар, желая узнать, что приближается к нему. И он узнал, узнал то, что видел совсем недавно. Это был белёсый глаз старухи с желтым бельмом. И этот глаз смотрел на него, видел его.
— Дьявол, — выругался солдат и кинул шар в ларец. Крышка ларца захлопнулась сама, — Разбить его надо.
Он открыл ларец, зашвырнул туда кусок синего бархата и снова его закрыл, заорал:
— Ёган, где моё пиво?!
Ёган, спускавшийся с кухни, развел руки.
— Господин, сейчас вам его принесу. — Он пошёл обратно.
Волков, все еще вспоминая страшный глаз, брезгливо повел плечами и повторил:
— Разбить его надо.
— Кого? — Спросил Ёган, останавливаясь на полпути.
— Никого, — буркнул солдат.
Весь оставшийся день он просидел за столом в донжоне, ел, пил пиво, растирал больную ногу. Самочувствие его заметно улучшилось, а к вечеру, после пятой кружки пива, он и вовсе повеселел. Особенно рад был видеть монаха. Монах из трактира пришел мрачный, он целый день сидел там, считал кружки пива, блюда с жареной колбасой и все-все-все, что приносило деньги. Он вывалил на стол целую кучу меди и серебра, и они с управляющим стали считать.
— Это, что, за один день столько? — Спросил солдат.
— Да, — невесело сказал монах.
— Это ж сколько денег было у трактирщика! — Восхитился Ёган.
— Много было у него денег, — сказал управляющий Крутец, заканчивая счет и записывая цифру в большую книгу.
— Господин управляющий, а долго мне еще там сидеть? — Жалостливо спросил монах Ипполит.
— А что тебе там не нравится, — спросил Крутец, — в тепле и при еде?
— Богомерзко там, воры там, девки, игроки и пьяные. Меня из монастыря отпустили, чтобы я господину коннетаблю помогал, а я за трактиром слежу. Сегодня пришлось у одной из девок деньгу из-за щеки доставать, а она старая и зубов у неё половину нету, противно было.
— Что, воруют? — Спросил Волков.
— Конечно, все время воруют. Все воруют. До уборной дойти некогда, все следить приходится.
— Хорошо, что только из-за щеки, — оскалился Ёган. — А то баба, они знаешь какие ушлые.
— Сержант, — сказал солдат, — завтра съездишь в трактир — воров и игроков гони оттуда в шею да так, чтобы они туда не вернулись. А всем остальным скажи, что за воровство пороть будем.
— Да, господин, — сказал сержант.
— А ты, монах, вот это взгляни, — Волков открыл ларец и достал шар. Поиграл им. — Знаешь, что это.
Монах, видимо, знал. Его глаза округлились, ни то от ужаса, ни то от восхищения.
— Конечно, знаю, — почти прошептал он. — Это oculus pythonissam [20]. Где вы его взяли?
— У ведьмы отняли! — Похвастался Ёган.
—Ну, что ж это такое? — Монах жалобно посмотрел на управляющего. — Я в кабаке богомерзком сижу с грешниками, а добрые люди ведьм ловят. Господин управляющий, отпустите меня.
— Не я тебя туда отправил. Коннетабль попросил тебя мне помочь. Вот и помогай там, где более нужен. — Отвечал Крутец нравоучительно.
— Ну, да, помогаю. То возы считаю, то бревна, то мелочь в трактире. Я бы это и в монастыре мог делать, а меня отпустили ведьм ловить и упырей. Я ведьм ловить хочу.
— Хочет он! — Заметил Крутец. — Смирения в тебе нет, брат Ипполит. Тоже мне, монах. Назначил тебя господин коннетабль мне в помощь — так неси в смирении долю свою.
— Ты знаешь что-нибудь про этот шар? — Спросил монаха Волков.
— Конечно, господин. Можно? — Он потянулся к шару.
— Бери. Взгляни в него.
— Глядеть в него мне смысла нет, ничего я там не увижу.
— Это потому что ты монах?
— В книжке сказано, что: «Мало кто из мужей очами своими узрит в шаре что-либо. Только жены недобрые да с демонами в душе способны в нем что-либо зреть и, попирая законы господа, даже заглядывать в будущее», — по памяти цитировал монах.
— Чушь, — коротко бросил солдат. — Взгляни в него.
— Хорошо, — Ипполит уставился в шар. Смотрел долго и неотрывно.
Все, сидящие за столом, с интересом наблюдали за ним. Ждали.
— Ну, что, увидал чего-нибудь? — Не выдержал Ёган.
— Туман только. Клочьями. Как на болоте поутру. — Отвечал юный монах. — А больше ничего.
Получалось, что Волков был единственным, кто видел в шаре чуть больше, чем туман да рябь. А он разглядел в шаре глаз мертвой ведьмы. Говорить солдат об этом никому не стал и предложил монаху:
— Ты поешь, а потом книгу принеси сюда, почитаем про шар этот.
— Да я в таверне уже поел, — монах вскочил и убежал за книгой, стуча деревянными башмаками.
Вскоре вернулся, сразу нашел место про ведьм и начал читать:
— «Ведьмин глаз — агрегат дьявола, часть дьявола, суть дьявола. Сам из себя-то шар стекла белого, чистого, или синего, или красного. Дозволяет дурным женам видеть невиданное и, попирая законы божьи, зрить в будущее. Добрые мужи ничего доброго в нем не увидят. И болеть будут, глядя в него, а недобрые жены видят в нем все. И глядеть сквозь стены, и расстояние им не помеха. Коли подлая жена хочет узреть в нем кого — то ведьминым глазом разглядит его. Но долго в сей агрегат смотреть не может никто, ибо болеть будет. И кровью глаза пойдут,
