моей работой? — С удивлением спросил молодой управляющий. — Я стараюсь заработать барону больше денег.
— Я вижу ваше рвение.
— Я построил рынок, который приносит доход. А сейчас я строю амбары, чтобы не продавать хлеб даром сразу после урожая, а продавать к весне, когда цена выше всего.
— Вы молодец, — кивнул солдат.
— А еще я собираюсь строить пивоварню, ведь в городе нужно бесконечно много пива, и хлеба нужно много, солонины, дерюги, дров — да всего. А нам здесь нужны плуги с отвалом. Тут у мужиков в деревне только два железных плуга.
— Да, работы много, — соглашался Волков.
— Если с умом взяться — здесь можно зарабатывать много денег.
— Не сомневаюсь, здесь хорошие места. Но что должен сделать я?
— Понимаете, барон — суровый старый воин. К сожалению, на меня он смотрит, как на мальчишку. Я пытаюсь с ним поговорить, а он меня либо выпроваживает, либо не слушает. А вас он слушает. Вас здесь вообще все слушают.
— И что я должен предложить барону? — Улыбался солдат.
— Мой контракт. Жалованье я себе положу небольшое, двадцать пять талеров в год.
— А кроме жалованья?
— Как обычно — содержание хлебом, мясом, пивом, жильем, место в конюшне.
— Это понятно, а кроме?..
— Ну, и десять процентов с годовой прибыли.
Волков усмехнулся, посмотрел на юношу и спросил:
— А не жирно ли?
— Вот я к этому и веду. Я хочу, что бы вы поняли, три процента пойдут вам за содействие.
— А я смотрю, вы ловкий парень, Крутец. — Коннетабль перестал улыбаться.
— Здесь, в Рютте, я вижу больше возможности, здесь всем денег хватит: и барону, и вам, и мне. Нужно только приложить руки и голову.
— А я смотрю, вы умный малый, Крутец, и разбираетесь в людях.
— Я стараюсь быть таким, господин коннетабль.
— Только вот со мной вы просчитались, — речь Волкова стала сухой и колючей. — Я люблю деньги, Крутец, да, люблю. Но я не буду делить проценты за спиной барона. Я вообще ничего не люблю делать за спиной. Имейте в виду: я не из купчишек, я из солдат. А у солдат всё то, что делится втихаря от других, одобрения не вызывает. В ротах и корпорациях все делится честно и открыто. И свои проценты я должен получать не от вас, а от барона. Запомните, Крутец, на всю жизнь: ловкость и хитрость работают в быструю, а порядочность и честность работают в долгую, на репутацию, а репутация — это капитал.
Юный Крутец стоял, мял в руках берет, растерянный и смущенный.
— Пишите контракт, двадцать четыре талера в год и семь процентов годовых. Принесете мне его — я поговорю с бароном.
— Спасибо, господин коннетабль, — обрадовался Крутец и надел берет.
Они пошли в донжон, сели за стол. Крутец был рад, раскраснелся и просил принести пиво. Выпив пиво, Волков огляделся и сказал:
— Ёган, сходи ка в трактир.
— Чего еще? Ночь на дворе, чего вы забыли в трактире?
— Позови-ка мне Брунхильду.
— Господин, ну какая вам сейчас Брунхильда, сами еле ходят, неделю назад без памяти лежали в жару, а вам Брунхильду подавай! Вам поспать бы надо, да поесть.
— Не перечь мне дурень, иди за Хильдой.
— Вот она вам сдалась-то…
— Иди в трактир лентяй, только сначала помоги мне в покои подняться.
— Вот и я о чём! По лестнице еле ходите, а Бруньку, значит осилите. — Бубнил слуга помогая господину. — Не ровён час, помрёте, а всё туда же… Брунхильду ему веди!
— Я бы при смерти был, и то попросил бы Брунхильду, — сказал Сыч, тоже помогая Волкову подниматься по лестнице.
— Уж ты, то конечно, — не сомневался Ёган. — как дурной кобель, глаза бы выпучил да бегал бы за ней по всей округе. Язык на плечо.
— И бегал бы, — соглашался Фриц Ламме
Волков проснулся, когда в незакрытый ставень уже светило солнце.
— Солнце, — сказал он тихо.
Это было даже непривычно.
Рядом под периной сопела Брунхильда, горячая как печка. А на полу, спали рядом Ёган и молодой монах.
Утро было прекрасным, в окно светило солнце и у солдата, если не шевелиться, ничего не болело.
— А ну-ка просыпайтесь, — громко сказал он, и, забывшись, одним движением свесил ноги с кровати.
Это было опрометчиво, тут же боль в ноге дала о себе знать. Он скривился.
— Ох, как хорошо спать на перинах, — потягивалась Брунхильда, — когда разбогатею, заведу себя перины.
Она была обворожительна, чуть припухла от сна, волосы пышные растрепались, сидела на кровати груди не пряча, бесстыжая. Монах старался не смотреть, а Ёган откровенно пялился, глаз не отводил. А солдат, не стесняясь других, брал её тяжёлую грудь в руку, как будто взвешивал, девица была вроде и не против, сидела улыбаясь. Волков, хотел, было ещё раз завалить её в перины, но тут ему на глаза попался ларец.
— О, — сказал он, выпуская девичью грудь из руки и слезая с кровати, на этот раз аккуратненько, чтобы ногу не растревожить, — а ну сюда взгляни.
Он достал из ларца шар и протянул его девице.
— Красивый. — Сказала Хильда, разглядывая шар — И тяжёлый, а что мне с ним делать? Поглядеть в него? Там есть что-нибудь?
— Женщина сразу знает, что с ним делать, — сказал монах, пытаясь не смотреть на голую девушку.
Солдат подумал о том же. А Ёгану было всё равно, Хильда почти голая сидела на кровати, прикрыв низ живота углом перины, и он смотрел только на неё.
— Ну так погляди в него, — сказал Волков, — и увидишь, может быть.
— А что увижу? — спрашивала девушка. Не решаясь заглянуть в шар.
— Всяк свое видит, — сказал монах, — а многие так и вообще ничего не узревают.
— А как глядеть?
— Ну, так, загляни внутрь, — объяснил солдат. — Гляди в серединку.
— Ну, смотрю, ничего не видно. — Вертела стекло красавица.
— Ты смотри дальше.
— Смотрю…
— Внутрь, внутрь…
Она вдруг замолчала. Стала сосредоточенно смотреть, даже чуть морщить лоб, словно то, что она видела, было вдалеке. Так продолжалось недолго, и вскоре лицо её прояснилось, она смотрела уже без напряжения. Даже с интересом, что-то рассматривала и вдруг, лицо девушки перекосилось от злобы, она глубоко вздохнула носом, набирая воздух, отбросила шар на перину и заорала что есть мочи:
— Зачем, зачем ты мне это показал, — орала девица в голос.
— Да что ты там увидала? — удивлялся Волков.
Девица схватила шар снова, и замахнулась. Не перехвати солдат её руку, шар полетел бы в стену.
— Ополоумела? — удивлялся уже и
