показания мужиков, — он потряс в воздухе третьей пачкой бумаг. — Никакой лжи тут нет, господин Соллон. Все комиссионеры считают, что вы вор.
— Лжецы! — Заорал Соллон. — Все придумано! Все ваши расчеты ложны, а показания — подделка. Вы все куплены!
— И кем же мы куплены? — Искренно удивился магистр Кранц.
— А вон им! — Бывший управляющий указал на коннетабля. — Им! Он уже и управляющего из вашей шайки назначил!
— Смиритесь, Соллон, вы пойманы и разоблачены. Ваш сеньор вам не доверяет, а мужики вас ненавидят. Вы вор, господин Соллон, и ваш сеньор сейчас вынесет вам приговор.
— Нет-нет! — Снова заорал бывший управляющий. — Я требую настоящего суда, а не этого балагана!
— Что вы себе позволяете?! — Вдруг заорал барон и вскочил. — Мой суд вы считаете балаганом?! Вы мерзавец и вор!
— Я требую суда ландфогта! Пусть меня судит ландфогт!
— Это не обязательно, — спокойно заметил нотариус Деркшнайдер. — Согласно эдикту принца Карла, курфюрста славной земли Ребенрее, да продлит Господь его дни, добрый барон фон Рютте рукой своей давал хлеб вам, а значит, был вам сеньором, то есть и судить он вас может сам, не отдавая вас под суд доброго графа и ландфогта местного, Леопольда вон Шлоссера.
Сказано это было негромко и спокойно, но это тихое спокойствие убило Соллона, он устало опустился на лавку, уставился в пол под ноги. Он проиграл, он сдался и сгорбился.
— Итак, господин барон, — продолжал магистр Кранц, — принимаете ли вы нашу работу и будете ли вы выносить вердикт по поводу своих людишек, что обворовывали вас? Если да, то ваше решение мы оформим юридически, как решение судебное. Прямо сейчас.
Волков встал и зашел с правой стороны от кресла барона, стоял за его спиной, ждал.
— Ну? — Спросил барон у него тихо. — Что с ним делать?
Волков произнес только одно слово:
— Виселица.
— Помилосердствуйте, я с ним за одним столом столько лет просидел.
— Вы сидели за одним столом с крысой. В одной из рот, в которой я служил, такую же крысу, которая обворовывала своих друзей, резали на куски, причем резали так, чтобы не сдох стразу.
— Может, обойдемся кнутом и клеймом?
— Ну, ежели желаете, чтобы следующий управляющий вас обворовывал точно также, можете быть милосердным.
— И все-таки…
— Не забывайте: он еще хотел отравить меня, а отравил мальчишку.
— Я понял, понял, — барон встал нехотя, глянул на Волкова, который неотрывно смотрел на него и произнёс. — Соллон, вы сидели за моим столом и брали на руки моего сына, и называли меня другом, а сами воровали у меня.
Он замолчал, обернулся на солдата, надеясь, что тот смягчится, но солдат тихо прошептал:
— Виселица.
Барон повернулся к Соллону и произнес:
— Я приговариваю вас к повешению.
— Что?! — Заорал Соллон. — Да как вы смеете?! Я для вас делал все, что мог! Я делал для вас все!
А мужики в проходе одобрительно загалдели, а вот аудиторы были удивлены приговору.
— Вы уверены, барон? — Спросил магистр, уставившись на барона.
— Барон уверен, — твердо сказал солдат, склоняясь к магистру и заглядывая ему в лицо. — Абсолютно уверен.
— Ты просто хочешь меня убить! — Заорал Соллон. — Чертов наемник! Просто убить.
Волков предполагал, что до этого дойдет, и он был к этому готов. Он подал знак, и в зал, расталкивая мужиков и баб, что толпились возле входа, двое стражников ввели, а вернее, точнее втащили, калеку Стефана. Кривобокий сын ведьмы почти не мог идти. Стражники бросили его на холодный каменный пол перед сапогами Соллона.
— Господин барон, господа аудиторы и вы, добрые люди Рютте, я, ваш коннетабль, заявляю, что бывший управляющий Соллон пытался меня отравить. Отравить при и помощи яда, что сделала ведьма и при помощи ее сына, который принес отравленную еду в замок. Но, как вы все знаете, отравился не я, а поваренок с кухни, который выпил вино, предназначавшееся мне. Господин нотариус Деркшнайдер, скажите, что грозит отравителю в доброй земле Ребенрее?
Нотариус Деркшнайдер, знаток законов, встал и четко произнес:
— Коли отравителем является жена — то сожжение, а коли отравителем является муж — то на усмотрение судьи: закапывание в землю живым или четвертование.
— Ну, так что вы выбираете, Соллон? Петлю, могилу или топор?
Соллон ничего не ответил, он сидел и смотрел на Волкова с ужасом.
— Ясно, — сказал Волков. — Господин барон, как ваш коннетабль, я прошу приговорить к повешению соучастника отравления, сапожника Стефана, сына ведьмы.
Барон буркнул без всякого желания, лишь бы быстрее закончить всё это:
— Приговариваю.
— Стефан, — продолжал Волков. — Твой сеньор был милостив к тебе, и тебя всего-навсего повесят за твои преступления.
Люди у прохода одобрительно загудели, они полностью поддерживали коннетабля.
А со старостой из малой Рютте решили быстро, так как он раскаялся и отдал часть денег, по его согласию его обратили в крепостного, хотя все дети его остались свободными. Староста, насмотревшись приговоров о повешении, был несказанно рад, что остался жив. Пообнимавшись с семьей, тут же ушел.
— Добрые жителю Рютте, — громогласно объявил Волков, — вор и убийца Соллон и сапожник Стефан будут повешены на площади после обедни.
Мужики снова одобрительно гудели, и даже славили коннетабля и выходили из зала, а стражники уводили приговоренных. А барон, довольный, что все закончилось, встал и сказал:
— Я рад, господа аудиторы, что вы приехали и навели порядок у меня в доме.
Все господа аудиторы встали и поклонились народу, а магистр Кранц произнес:
— Мы рады, господин барон, помочь вам, но это не только наша заслуга. Мы просто приехали и посчитали, а порядок в вашем доме наводит ваш славный коннетабль.
— Да-да, — закивал барон, — тут вы правы, тут вы правы.
— О вашем добром коннетабле молва идет по всей округе. — Добавил Деркшнайдер.
— Да, вы все не лыком шиты, — сказал барон, — поэтому я приглашаю вас и коннетабля на прощальный обед.
— Мы польщены, господин барон, — улыбался магистр.
Так и начался добрый обед, перешедший в ужин.
К вечеру, когда вино и веселье лилось рекой, а Волков был уже не совсем трезв, к нему подошел старый слуга барона Ёган и сказал на ухо:
— Господин коннетабль, вас там девица дожидается.
— Девица? — Спросил солдат. — Девица — это кстати.
Он извинился и вылез из-за стола, не смотря на протесты барона и аудиторов. Пришлось пообещать вернуться.
Во дворе замка его ждала Брунхильда.
— Деньги вы-то мне не отдали, — не здороваясь, с раздражением начала она.
— Деньги? Какие еще деньги?
Волков улыбался, пытался ее обнять и схватить за грудь.
— Да не придуривайтесь, я ушла утром, а деньги не взяла. Десять крейцеров, гоните! — Она не давала
