Малой Рютте до реки, и о лугах, что идут вдоль дороги. Ему хотелось бы знать, сколько лугов залито водой и сколько хороших коней эти луга смогут прокормить. А потом, машинально бубня молитвы, он думал о том, что до зимы нужно поставить покои. Он не хотел жить в замке барона с молодой женой. Да! Еще и жена! Как только он вспоминал о ней, весь настрой на молитву пропадал. Солдат закрывал глаза и буквально воочию видел ее, там, за ширмой. Ее обнаженные плечи и руки и ногу, значительно выше колена. Он с удовольствием вспоминал, что она перестала обращаться к нему на «ты». И то, что она требовала отдельной спальни, говорило лишь о том, что девушка смирилась с тем, что будет его женой. Коннетабль вставал с колен и перед монахами, что молились с ним, он делал вид, что разболелась нога. Монахи понимали, сочувствовали. Потом он ходил из угла в угол, машинально бубня какую-нибудь молитву, и пытался гнать от себя ее образ. Но это было непросто. Даже в трапезной, жуя вареные без соли бобы и похожий на глину черный мужицкий хлеб, Волков то и дело вспоминал о ней, мечтал о ней. У него было много женщин. Может быть, даже сотня. Многих он брал по праву меча, многих за деньги. Некоторые искали его ласк сами. У него были даже благородные женщины, или выдававшие себя за благородных, и одна из них совсем недавно. Он не был обделен вниманием и богатых горожанок, и купчих. Но ни одна из них не волновала его, так, как волновала господа Хедвига. Ядвига. Что делало ее такой желанной, он не знал. Может, ее ослепительная северная красота, а может, заносчивость, спесь и недоступность. А, может, и все вместе. Но факт оставался фактом, у него не было женщин более желанных.
Единственное, что могло оторвать его от мыслей о ней или о феоде, так это внимание отца Матвея. Настоятель монастыря каждый вечер приходил к солдату и подолгу разговаривал с ним. Эти разговоры начинались, как правило, со спасения души, но постепенно переходили в воспоминания. Отец Матвей начинал интересоваться прошлой жизнью Волкова. Где, кто, с кем, когда? Это вопросы то и дело звучали в разговорах настоятеля. Пару раз Волков ловил себя на мысли, что эти мягкие беседы смахивают на завуалированный допрос. Но скрывать ему было особо нечего, поэтому он спокойно рассказывал историю своей жизни отцу Матвею, а тот, кивая головой, внимательно слушал.
На третий, последний день пребывал Волкова в монастыре, отец спросил солдата:
— А в чем вы видите счастье свое?
Солдат, не задумываясь, ответил:
— В покое. Жизнь у меня была нелегкой. Как только вырос — пошел на войну. Война так и не кончалась. До сегодняшнего дня я с кем-то воюю. Очень хочу, что бы все это прекратилось. Остаток жизни хочу провести в достатке и тишине.
— И, что ж вы, надеетесь пятнадцать лет прожить с женой и детьми, не думая о хлебе насущном? Чем же вы будете заниматься? Не думаю, что турниры, охота и балы будут вам интересны? — Произнес настоятель.
— Меня интересует две вещи: кони и оружие. Может, буду разводить коней, а может делать оружие.
— И рожать детей, — добавил монах, — от вас будут хорошие дети, добрые воины.
— И рожать детей, — согласился солдат.
— Ну что ж, блажен, кто верует, — произнёс настоятель и в его словах Волков уловил неверие или даже лёгкую насмешку.
— Думаете, у меня не получится?
— Конечно, не получится, и не надейтесь. На любой войне, такие как вы всегда в цене. Вам дадут рыцарское достоинство и попросят воевать.
— Войны кончаются.
— Войны никогда не кончаются, уж поверьте старику, никогда не кончаются. Сколько себя помню, мы всегда воевали. Еретики с истинно верующими. А до этого князья с императором. А до этого курфюрсты с князьями. А до этого синьоры с вассалами. А до этого господа с мужиками. А между делом с чужаками здесь, или с чужаками в землях чужаков. Вы всю жизнь воюете, и думаете, это закончится? — Монах замолчал.
Волоков молчал тоже. Он подумал, что больше его эти все войны касаться не будут, но вслух этого говорить не стал. А настоятель словно прочёл его мысли:
— Надеетесь, что проживёте тихую жизнь? После того как стали героем? Думаете, вам дадут тихо прожить? Только если сбежите куда-нибудь, где вас не знают. Но ведь вы сбегать не собираетесь, я слышал, что вы надеетесь получить приданное здесь.
«Всё ты слышишь, чёртов поп, — думал солдат, не понимая, куда клонит настоятель, — что ж тебе нужно от меня»?
— Не надейтесь, что получите клочок земли и тихо заживёте тут, — продолжал отец Матвей.
— Приданное леном не считается, значит я буду свободен от сеньората. — сказал солдат.
— Не будьте наивны друг мой. — Отвечал настоятель. — Ваше место уже определено.
— Определенно, кем?
— Местными нобилями, кем же ещё, они довольны вами и решили что вы достойны высокой должности. Но вы никогда не будете им ровней, только Карл из Рютте будет с вами пить и называть другом, и хлопотать о вашем посвящении в рыцари, он один тут такой болван, остальные вам объяснят, что вы ещё недостаточно на них поработали за рыцарский титул. Так что не надейтесь на тихую жизнь, даже если вам удастся получить приданное за дочкой барона. Кстати местных господ раздражает, что вы получите в жены дочь барона, безродные выскочки не должны жениться на дочерях баронов, даже если те взбалмошны и распутны.
Волков как плетью по лицу ударили. Он побагровел, сидел пунцовый с налитыми глазами и как заведённый повторял про себя:
«Безродные выскочки не должны»,.. «взбалмошны и распутны»,.. «взбалмошны и распутны»…
— Успокойтесь, друг мой, успокойтесь, не смотрите на меня так, а то зарубите меня своим топором, как кровопийцу, а я даже не причащался сегодня, — продолжал настоятель, — я вам не враг, уж я — точно не враг. Я говорю вам о том, что вас ждёт, я не хочу, чтобы это стало для вас неожиданностью.
Солдат перевёл дух и перестал про себя повторять обидные слова монаха. Он спросил:
— Так, что мне не дадут герба, дочь барона и землю?
— Думаю, что дадут, сначала, правда, заставят потанцевать, словно собаку на задних лапах, что пляшет за кусок хлеба. И объяснят, что если ты всё это получил, то плясать тебе придётся всю оставшуюся жизнь, так что не надейтесь на тихую
