Но что же такое была эта спецбумага, которая веками не желтеет? Говорили, что в ее светочувствительном слое повышенное содержание серебра. Куда более наивная дореволюционная фотография не знала таких заказов — «хранить вечно!» Но содержание серебра в ее фотобумаге и фотопластинах было куда выше. В моем доме и до сих пор есть такие дореволюционные фотографии, которым и сто и более лет, и которые действительно не желтеют.
Но даже и зная обо всем этом, то есть о повышенном содержании серебра в сегодняшней фотобумаге, мне бы никак не пришла в голову мысль перевести это серебро в слитки. А шефу она пришла в голову и не со временем, а тотчас.
— Ми же, Воледя, каждый месяц сдаем отработанный фиксаж. Зачем сдаем? В нем — все серебро от фотопроцесса. Здэсь его будет в три-и раза болше. Понимаешь мой мысел?
Конечно, этот «мысел» был тупиковый. Как взять то серебро из раствора? Этого мы оба не знали.
— Знаешь, — сказал я ему, — если мое письмо к генеральному сработает, и ты по госцене купишь свой «Жигуль», то и это неплохо.
— Вай! — презрительное «вай». — «Жигуль» — это мелочь. Надо иметь очен много таких мелочей, чтобы получилось то, что мне нужно.
— Есть выход. Пошли меня с отрывом от производства в институт. Каких-нибудь пять лет, и на следующем обмене партбилетов мы наварим с тобой такие бабки!..
— Я ценю твоего юмора, но есть вещи поважней, — почти траурно сказал он.
Трудность моего маневра состояла в том, что мне надо было как-то выстроиться из той почти рабовладельческой системы, в которую я невольно вляпался. Честно говоря, меня просто воротило от всех тех маленьких шалостей, которые ежедневно надо было совершать помногу раз в день только для того, чтобы э-ле-мен-тар-но набить ему мошну. Другого смысла в нашей работе не было. Раз только я заикнулся о том, что фотография — искусство. Я ему честно сказал:
— Гамлет! Давай делать настоящее фото!
— Знаиш, — ответил он честно, — меня этому не учили. Я — ремесленник. Но хороший. Лет двадцать назад я сам мечтал об этом. Но с годами у цели делается другое лицо. Ты даже не заметишь, как лицо и твоей цели изменится…
И тут на нас покатило. Только с автозавода от двух до трех «Икарусов» в день. Партийный заказ нагнул нас в такой конвейер, что не только покурить, иногда и по малой нужде сходить было некогда. Вечером, когда мы уже, наконец, закрылись и оба с удовольствием закурили, он спросил:
— Сколько получилось квитанций по партбилетам?
— Двести десять.
— Слушай, покажи в книге движения не все. Покажи сто.
— А как же деньги? Лишние деньги в кассе?
— Лишнее оставь на кассе. Если, чуть что, проверка, — извините, ошибся. Да, квитанции не показал, а деньги-то вот они, целы.
— Да зачем?
— Забыл? Мы же переходим на хозрасчет. Нам не надо делать болшой выручка. 550–600 рублей в месяц, не болше. Тогда нам не повесят болшой план от выручки. Самое болшое, два плана. 1200 рублей — не болше. Остал-ное — твое! И никаких ревизий. Вот тогда будем работать по-настоящему.
— Но как же я тебе сделаю месячную выручку 550, когда только сегодня у меня — 140?
— Как? Думай, крутись. Представ, завтра будет опять наплыв. Пият «Эка-русов». Сегодняшнюю съемку придется сейчас пахать. И завтра в книге движений показатель опият низить.
— Это уже интересно… Допустим, один раз я ошибся, а два? Ты мою жопу подставляешь? Главная заповедь для кассира: недостача в кассе еще возможна, лишние деньги — тюрьма.
— Слуший, у тебя хороший жена, хороший сын…
— Э, брось!
Тогда он показал мне червонец. Я протянул за ним руку.
— Э, нет, — отдернул он руку и даже немного присвистнул. — Сначала напечатаем, да?
За время моего рабства он стал владельцем кооперативной квартиры и тех вожделенных «Жигулей». Машину я обошел со всех сторон, проверил как работают амортизаторы, постучал ботинком по скатам, оценивающе прищурился и сказал:
— Хорошая штука. — Он глядел настороженно. — Хорошая. Мне особенно цвет нравится. — Тут я выдержал огромную, невероятно большую паузу, чтобы продолжение прозвучало, как гром. — Но, согласись, Гамлет… (опять замедление), согласись. Из четырех колес два…
— Что два, что? — нетерпеливо воскликнул он.
— Как что? Два — мои.
Конечно, я имел в виду не два колеса, а полмашины. Он понял, что я имел в виду, потому что, кажется, впервые посмотрел на меня не как на пустое место. Каким-то очень долгим и внимательным взглядом.
А квартира, что ж… Квартиру, хотя это были все те же деньги, я ему с легкостью молодости прощал. Ездить можно и на трамвае, а жить надо в своем жилье. Квартира — необходимость, машина — приятное излишество.
— У нас, в Тыбилиси, когда молодой парень хочет приобрести такой престижный профессия, как фотограф, — завел было он привычную песню, но я остановил его жестом руки. Он огорченно замолчал. Досадно, но, кажется, я был для него слишком умен. Бытовые фотографы, как правило, люди малокультурные, что уж там — откровенно серые. Я совсем немного от них отличался, но для Гамлета даже это было чересчур. Если ты немного возвышаешься над общей средой, то, следовательно, — и надо мной?
Когда на обмене партбилетов он в одну минуту (хапнул, загреб, сграбастал, присвоил — все эти глаголы никуда не годятся, так говорят с досады, завидуя)… он в одну минуту увеличил свое достояние на целых четыреста рублей, он, смягчившись, сказал:
— Ладно. Теперь не будиш подставлять свой ж…, а будиш дополнительно к зарплате получать сорок рублей.
А как это вышло? Я долго тормозил заказы в книге движения, то есть, можно сказать, обездвижил их. Дело дошло до криминальных величин. Не было показано две тысячи квитанций, то есть тысяча рублей. Но сама эта лишняя тысяча, ежедневно приумножаясь, болталась в кассе. И вдруг из конторы звонок:
— По просьбе ветеранов партии с сего дня (такого-то) стоимость шести фотографий на партбилет снижена до тридцати копеек.
Что бы ты, читатель, сделал? Надо подумать? Гамлет не думал ни минуты.
— Воледя, дай мне из кассы четыреста рублей. Хорошо. Теперь можешь все задержанные квитанции показать сегодняшним числом по тридцать копеек. А лучше — раскидай на несколько дней.
Он не пользовался ни калькулятором, ни счетами. Весь подсчет произошел в одну секунду в его голове. А вот мне понадобилось, чтобы все сообразить, минут двадцать. Но и после этого у меня осталось впечатление иллюзии, циркового фокуса…
В системе образования некоторых братских республик не всегда хорошо было поставлено изучение русского языка, но альфа и омега малого бизнеса — арифметика и устный счет — замечательно! Великолепно! Интересно отметить такую черту. Совершенно безошибочное сложение и деление, и даже возведение в степень, как и другие операции, часто не дают русскому человеку ровным счетом ничего. Тогда как другие народы очень лично понимают науку. Очень.
— А хозрасчет, Гамлет? Я одним махом внесу в сберкассу шестьсот рублей. Это не дневная, а месячная выручка!
— Обмен партбилетов — кампания. Она пройдет. Пуст нам повесят не 1200, пуст 1400 рублей плана. Все равно, столько же пройдет мимо кассы, прямо в наши карманы. Но, надеюсь, ты теперь понял, где много денег? Много денег там, где много труда и… болшой рабочий день. Притом, где он еще, тот хозрасчет, а четыреста рублей — вот они, на кармане.
— Ну да, у тебя на кармане.
— Я же сказал, что у тебя тоже будет прибавка.
Тут было над чем призадуматься. Что это такое — «болшой рабочий день»? Наша фотография находится на первом этаже девятиэтажного жилого дома. Я в нем и живу. Но на свой седьмой этаж я поднимаюсь только ночевать. И это еще, видимо, нормальный рабочий день. А что же такое «болшой»?..
Случайность ли то, что он сначала тормозил наши показатели, а потом еще и наварил на этом? Нет и нет. Все его решения были продиктованы единой логикой наживы. Важна и мера постоянства. Линия его поведения, в отличие от линии партии, никогда не колебалась. Возможно, на специальном графике это было бы особенно наглядно. Я так и вижу, как линия его постоянства регулярно пересекается с синусоидой линии партии на ее пиках…
Когда он стал мне выплачивать эти сорок рублей, всегда частями, больше пятерками, я всякий раз смущался. В сфере неформальных доходов я еще был неполовозрелый щенок, но все-таки дрейфовал в одну и ту же с народом сторону. Я всякий раз смущался, когда Гамлет утверждал, как документ визировал:
— Постав на карман. Пуст будет!
— Не пуст, а полон пусть будет, — уточнял я. Он понял эту невинную игру слов, улыбнулся, мягко полыхнув золотом коронок, и выпустил скудное «хе-хе». Кажется, ему не дано было смеяться… В это-то время, полное трудов и забот, я как-то в очередной раз неожиданно проснулся в поезде.
— Где мы? — с ужасом спросил я попутчика.
