— Ты что, боишься за меня? — удивился он и, неожиданно, она даже не успела ничего ответить, расхохотался. — Я еду! — сказал он.
Чтобы доехать до прекрасного светлого дома на Пречистенке, Канцелярову потребовалось каких-нибудь пару минут. Прыгнул в дежурящую на углу машину, бросил личному водителю небрежное: «К ней!», и вот уже звонит у дверей чудесного особняка.
Ему открыли родители Белозеровы.
— А вы… — воскликнули они, — разве не улетели?
— Куда? — изумился Канцеляров.
— Ну как же! Да ведь вы же с Еленой собирались слетать перед свадьбой на Святую Землю…
— Да я… — пробормотал Канцеляров, по лицу которого словно прошла страшная судорога, — только что говорил с ней по телефону, я ехал к ней, она меня ждала!
Канцеляров пошатнулся, едва не грохнувшись в обморок. Родители Елены, поняв, что происходит что-то неладное, смотрели на него с ужасом. Потом набросились на него с расспросами, куда исчезла дочь Елена?
Он мрачно молчал, соображая. Его снова пронзили самые черные подозрения. Чувствовал, что от бешенства его затошнило. Он протиснулся между хозяевами и ринулся в дом. Пробежал по всем комнатам сверху до низу.
Он все еще не понимал, ему не верилось, что это не игра, не отговорки, не интриги. С черным лицом выслушал, что еще вчера Елена действительно объявила родителям, что улетает с ним, с Канцеляровым, на пару дней поклониться Святым местам и т. п. Теперь родители припомнили, что последнее время она вообще вела себя как-то странно. Якобы, разговаривала сама с собой — что-то странное о нехорошем письме, проклятых волжских струях, о какой-то зажигалке…
— Объясните, наконец, что происходит! — взмолились родители, обращаясь к Канцелярову.
Но теперь тот сделался словно каменный. Все еще не мог поверить… Как же так? Он только что с ней разговаривал! Он набрал номер, медленно приложил телефон к уху. Но теперь ее телефон молчал, связи не было. Глухо. Намертво. Где-то на задворках неба погрохатывал отдаленный гром.
Канцеляров не верил, но теперь должен был поверить: молния, которой он так опасался, все-таки ударила. Но попала не в него.
Глава восьмая
С точки зрения Господа Бога
С тех пор прошло несколько лет. Цветут жасмин, вишня, сирень, черемуха и прочие прелести. Живут в домике у реки на окраине провинциального русского городишки он и она. Живут не без трудностей, бедно, невзрачно, но в целом терпимо, дружно. Тихо-тихо. Он запустил бороду, учительствует, но не пьет. Она медсестра в фельдшерском пункте, но не гуляет. Плюс огородик, кролики, рыбалка, несколько ульев. Ходят в церковь. Не то беженцы, не то вынужденные переселенцы. Таких всегда полгосударства, ищущих не то чтобы счастья, а хотя бы покоя. Кроме Бога, ни на кого не надеются. Детишек аж четверо. Гришка, Мишка, Машка и Наташка. Все погодки. Кто в мать, кто в отца. Ужасно похожи. Кроме старшего, блекло-рыжеватенького, зеленоглазенького и плосколицего, засипшего, с вечными ларингитами, — сколько ни отпаивали парным молочком.
Теперь разве что в страшном сне этим двоим может присниться, как когда-то они вдвоем спасались-бежали сломя голову и куда глаза глядят, как Иванушка с Еленой Прекрасной из русских сказок, за которыми гналась баба-Яга. То гребень бросят на дорогу — и лес вырастет. То косынку — и река разольется. И т. д. Как покупали второпях кое-как слепленные фальшивые паспорта, а к ним еще кучу липовых бумаг в придачу, выложив немалые деньги, в каком-то московском грязном, продуваемом ледяными сквозняками подземном переходе-трубе у какой-то седой и косой бабы. А настоящие свои паспорта закопали в таком месте, что теперь и сами не припомнят. Никто не вспомнит и не узнает.
Но Господь-то Бог все видит и все ведает.
Если бы тому, что произошло в тот достопамятный зимний день на малой Волге, нашелся случайный свидетель, то последний, пожалуй, не поверил бы своим глазам, и потом еще долго спрашивал бы себя, уж не пригрезилось ли ему увиденное, и уж, конечно, не смог бы рассказать ничего вразумительного, не говоря о том, чтобы когда-нибудь это объяснить.
Какой-то мужик, по виду обыкновенный рыбак, с рюкзаком, в тулупе и в валенках спустился к реке, окинул взглядом широкие сверкающие просторы заснеженной малой Волги, посмотрел на часы и направился прямиком к середине, где едва виднелась, угрожающе колыхалась огромная, еще не застывшая полынья.
Не доходя до полыньи двух десятков метров, мужик остановился, снял рюкзак, сбросил с себя тулуп, снял валенки. Под тулупом оказался полный, под горло костюм аквалангиста. Затем достал из рюкзака пару баллонов и маску и, надев их, двинулся дальше, прихватив с собой и тулуп с валенками и облегченный рюкзак. Еще раз остановился, чтобы еще раз пристально осмотреться и взглянуть на часы. Вокруг, сколько достигал взгляд, не было ни единой живой души. Затем продолжил путь, уже не останавливаясь. За два-три шага до полыньи лед под ним подломился, и мужик в гидрокостюме ухнул вниз. Так и ушел бесследно под воду со всем своим барахлом — с тулупом и валенками под мышкой. Вокруг воцарилась полная тишина и безлюдье. Сияло солнце, снег блестел.
Приблизительно через полчаса на берегу появился другой мужик, который кряхтя притащился тем же путем. Беспокойно озираясь по сторонам, он ступил на лед, но, сделав всего несколько шагов, словно что-то осознав, встал как вкопанный, а затем в ужасе, все быстрее и быстрее попятился назад. Выбравшись на берег, постоял, переводя дыхание, а затем уже без остановок поспешил обратно на станцию и уехал в Москву.
Между тем пару километров вниз по течению, как раз за изгибом реки, из другой страшной полыньи не без труда выбрался на лед давешний странный аквалангист. Тулуп и валенки, судя по всему, так и были унесены черными волжскими струями. При нем был лишь рюкзак. Немного отдышавшись, оглядевшись, мужик снял баллоны, гидрокостюм, под которым оказалась теплая фланель, достал из рюкзака полиэтиленовый пакет и, развязав его, извлек оттуда все сухое — ботинки, брюки и легкую пуховую куртку. Быстренько одевшись, он упаковал в рюкзак баллоны и гидрокостюм, а затем широким и сильным движением, как шар на кегельбане, отправил рюкзак прямиком в полынью, в которой рюкзак тут же и сгинул. После чего, уже совершенно налегке, оправился на станцию и в Москву.
Это был, естественно, не кто иной, как сам «утопший» — Чемоданов.
Кстати, никто еще не развеял весьма сильных, хотя и смутных, подозрений, что его гибель отнюдь не была случайной.
Кто, кроме Бога, ведает, что в этот момент творилось у него в душе!
Глава девятая и последняя
Все или почти все разъясняющая
Опустившись в битком набитое московское метро я наконец почувствовал себя в безопасности и облегченно вздохнул.
Теперь, стало быть, я должен был найти своего убийцу.
Но где-то нужно было временно скрыться и отсидеться. У меня заготовлен один-единственный вариант. Ничего другого в голову не приходило. Да и не было. Я собирался спрятаться у моего Канцелярова. Залечь на дно и наблюдать за тем, как разворачиваются события оттуда, из подмосковного домишки, укрывшись за ширмой и ночуя на кровати покойной Канцеляровской бабушки. Хоть что-то в этом варианте мне претило. Не идеальный вариант. Хотя бы тем, что я мог невольно подставить под смертельный удар товарища.
Я шел по подземным переходам, меня толкали со всех сторон, был час пик, я был погружен с себя.
На сверхглубокой станции метро я вдруг ощутил нечто особенное. Каким-то боковым зрением, с изумлением снова обнаружил поблизости то самое веселое сияние, утраченное некоторое время тому назад.
В торце перрона стоял розово-мраморный постамент, на котором помещался такой же розово-мраморный бюст какого-то допотопного деятеля. На голове у деятеля, как водится, сидела пара голубей. Это было что-то феноменальное, какой-то сюр. Если учесть, что станция располагалась на сотни метров под землей. Откуда там взяться птицам?! Еще несколько голубей сидело на карнизах под сводчатым потолком. Как они сюда залетели, как жили под землей, чем питались? Уму непостижимо. Теперь здесь уж не пахло никакой клубникой. Пахло склепом и налетали пронизывающие до костей сквозняки.
Около постамента расположился черный-пречерный монах, жутко бородатый и с изумительной благостью на лице, медной банкой для сбора милостыни на груди. Никого не осуждай и всем мое почтение. Христос воскресе радость моя. Видимо, его прислало сюда церковное начальство искупать какие-то прегрешения. Вот здесь это веселое сияние и проступило буквально из ниоткуда.
Я выгреб из кармана горсть мелочи и аккуратно ссыпал в медную банку.
— Спаси Господи, — сказал монах и перекрестил меня. Я достал еще бумажку и сунул в прорезь в банке.
