самом деле. Внезапно дернулась, как при падении, испугала сама себя и проснулась. С добрым утром, мать его… Я полежала так еще немного, повернулась и взглянула на рейнджера, тот сидел все в той же позе, склонив голову и скрестив руки на груди. Так, тихо выбираемся и идем наверх. Стараясь лишний раз не дышать, я ужом выскользнула из спальника. Бросив короткий взгляд на свой лук и походный мешок, махнула рукой и побрела по лестнице наверх: если всё пройдет удачно, то я уже через несколько минут попрощаюсь со Скайримом и вернусь домой, в нормальную реальность.
Когда поднялась на самый верх, ветер набросился на меня, как цепной пес на воришку. Пошатнул, заставил присесть на полусогнутых. Осторожно ступая, я подошла к краю каменной башни и посмотрела вниз. Отсюда даже дна ущелья не видно! Ух, святые нейроны, вот и конец одного несостоявшегося довакина! Сейчас соберусь с духом…
— Ты что задумала?! — в проеме показалась голова Бишопа.
— Прости, дружище, — под пристальным волчьим взглядом я отступила на самый край, — передавай привет брату. ДЕСАН-ТУ-РА-А-А! А-А-А-а-а…
Ой, зр…
!
***
А-а-а, я падаю! Дернулась от испуга и подскочила. Поленья еще тлели в очаге, а снаружи по прежнему завывал ветер. Бишоп спал, сидя, склонив голову и скрестив руки на груди.
Этого не может быть… Этого просто не может быть! Я снова здесь?! Почему я не умерла?! Мне же это не приснилось?! Да я должна лежать котлетой на дне ущелья! Может недостаточно самоубилась? Может прыжок недостаточно хорош?! Ну там в технике недобрала или в сложности переворотов. Так, нужна еще попытка.
Выбралась, лестница, ветер, а вот и рейнджер появился.
— Ты что задумала?! — во взгляде мелькнуло недоумение и испуг. Интересно.
— Надеюсь больше тебя никогда не увидеть.
В этот раз шагнула сразу, без колебаний.
***
Разбудил испуг от падения. Я подскочила в меховом мешке и, осознав, что произошло, завыла от отчаяния:
— А-а! Я застряла-а!
Бишоп подорвался, рука метнулась к кинжалу и рейнджер в доли секунды оказался на ногах. Он окинул бешеным взглядом наш угол, и убедившись, что все чисто, засунул кинжал обратно в ножны.
— Обливион тебя забери, женщина! Я думал, напала нежить. Во имя Девятерых, если застряла в мешке, зачем орать, как беспокойный драугр?
Взглянув на меня с сонным раздражением, он подбросил дрова в почти прогоревший костер. Я тихо всхлипывала над собственной судьбой, раскачиваясь из стороны в сторону, как болванчик. Я не хочу быть здесь. Не хочу! Хочу быть нормальным, вменяемым человеком; вернуться в реальность; вспомнить, в конце концов, кто я, святые котлетки! Кстати, о насущном… В мешке отыскался кусок вяленого мяса. Затолкав его в рот, принялась жевать и думать, что делать дальше. План «А» провалился, остается план «Б» — устроить в Скайриме настоящий беспредел, довести галлюцинацию до абсурда. Может, тогда приду в себя?
— Тебе надо меньше есть, — хмуро заметил Бишоп.
— Хочешь лишить последней радости? — от моего тона температура вокруг понизилась на несколько градусов.
— Ты не бережешь запасы еда. Тебя проще пристрелить, чем прокормить в дороге.
— Кстати, на счет «пристрелить»… — во мне вспыхнула слабая надежда.
— Опять взялась за дерьмовую идею о самоубийстве? — Бишоп надел колчан со стрелами и поправил его перевязь, — выкинь из головы эту дурость.
Я задумчиво посмотрела на рейнджера в надежде прочесть на его лице ответ. Значит ли, что мои смерти реальны только для меня, а для остальных всё идет, будто ничего не было? И почему я не могу умереть? Интересно, а Бишоп догадывается, что уже два раза видел мой «прыжок веры»[1]? Хм, по нему не поймешь… Рейнджер высунулся из башни наружу, зачерпнул снега и растер лицо, смешно фыркая.
Из моей груди вырвался тяжелый вздох — выходит, что я почти бессмертна? Осталось только придумать, что делать с этим бессмертием. Интуиция подсказывала, что все не так радужно, как оно выглядит на первый взгляд.
Я вытащила из рюкзака дневник в красном кожаном переплете и чернильницу с пером, купленные накануне в Ривервуде. Писать прадедовским способом надо еще приноровиться, но мысли лучше законспектировать уже сейчас, тем более что здесь мода такая — эпистолярная. Куда ни плюнь — все строчат мемуары. Даже у последнего, завалявшегося в непролазной дыре скелета можно найти дневник с подробным описанием, как этот несчастный оказался с ножом в сердце и с палкой в жопе посреди нордской гробницы.
Бишоп вернулся в башню, увидев меня за письмом, удивленно вскинул бровь:
— Не думал, что ты обучена письму…
Я раздраженно дёрнула плечом, не желая вступать с рейнджером в перепалку — пусть думает, что хочет. Тот носком сапога растолкал в разные стороны прогоревшие головни в костре и затоптал тлеющие угольки.
— Собирайся, — мне на колени прилетел мешок, и от неожиданности я посадила на лист кляксу. — Буря уже улеглась, а рассвет еще не скоро. Разбойники в Ветреном пике пока спят, так что у нас будет фора.
— Откуда такая уверенность? — я дописала слово и подула на чернила. Нет, писать этими перьями совершенно невозможно, надо будет снова заняться техническим прогрессом. Миру нужны шариковые ручки…
Бросив средневековую канцелярщину в мешок, выбралась из спальника и потянулась. Послышался тихий смешок — Бишоп, жуя кусок хлеба, не спускал с меня оценивающего взгляда:
— Не останавливайся. Прогнись так же еще разок… — получив в ответ пожелание катиться в Обливион, он пожал плечами. — Как хочешь. Откуда уверенность? Опыт, малышка. В это время засыпают даже самые стойкие, но не волнуйся, часовых я уберу тихо, а с остальными легче разобраться, когда те сонные.
Рейнджер отряхнул руки от крошек, поднял и надел свой мешок:
— Нам пора. Догоняй.
«Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни…» — некстати вспомнилась одна песня. Башня и вправду возвышалась в предрассветных сумерках черной стеной, когда мы зашагали дальше в горы, оставляя ее позади. Идти в темноте, когда тебе в рожу летит снег, то еще удовольствие, и я уже пожалела, что мы покинули наше временное пристанище. Там хотя
