Я выгреб из кармана горсть мелочи и аккуратно ссыпал в медную банку.
— Спаси Господи, — сказал монах и перекрестил меня. Я достал еще бумажку и сунул в прорезь в банке.
— Крещеный? — сурово спросил монах.
— А как же.
— Туда иди, — вдруг сказал монах, кивнув лопатой-бородой направо.
Я увидел, что часть веселого мерцания как бы отделилась от того места, где расположился монах, и автономно куда-то поплыла, рассеивая окружающий черный вакуум.
— Спасибо, брат, — сказал я.
— Спаси Бог, — ответил монах. Я, естественно, двинулся следом за путеводным сиянием. Впрочем, долго путешествовать мне не пришлось. Уже в следующий момент передо мной возникла красная кепочка с рельсами и шпалами на кокарде, форменный китель, юбка, чрезвычайно вытянутая талия, эллиптические бедра, короткие ноги, лодыжки, как бутылочные горлышки…
— Адель!
Короче говоря, я въехал непосредственно в Аделаиду, и тут же понял, что это именно тот идеальный вариант, который мне сейчас так необходим. Никакого Канцелярова, ни в коем случае.
Аделаида дружески, хотя и довольно бессмысленно, улыбнулась и поманила за собой. Я нырнул вслед за ней в какую-то маленькую дверь. Мы пошли по узкому, как кротовая нора, служебному коридору-туннелю, ведущему в сторону от станции. Адель указала на другую дверь.
— Отлично! — кивнул я. И, усмехнувшись, вошел в каптерку. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись в комнатушке, я обнаружил себя в компании других покойников, жертв «нехорошего письма»: застрелившегося Тривайлова, выбросившегося из окна Варакуты, отравившихся супругов Филиппских, а также удавившегося на подтяжках Алевтина Пальцева. Плюс сверхчуткий Гречишкин. Все как один. Ни дать ни взять маленькие гномы в сказочном подземелье. Плюс заторможенная Белоснежка Адель. Вот, где сосредоточилось самое сияние!
— Как, — воскликнул я, — вы ожили?!
— Но ведь и ты ожил, — резонно заметили мне они. Чему тут удивляться?
И верно.
Компания сердечно поприветствовала меня, поздравила с удачным воскрешением, а, следовательно, и наступившей вечной жизнью. Стало быть, я прошел главную инициацию — посвящение в члены Тайного Братства Счастливцев. Вроде того.
Все происходило по заведенной процедуре. Все они в свое время, как и я сам, обнаруживали вокруг себя эти странные, явно злонамеренные приготовления, какую-то дьявольскую возню. Так же как и я пережили несомненные покушения на жизнь. А уже после получения одинаковых загадочных писем, в которых некий анонимный доброжелатель предупреждал адресата, что тот навлек на себя гнев некоего тайного братства, якобы, каким-то своими легкомысленными действиями, и ему угрожает смертельная опасность, так или иначе имитировали самоубийство.
И теперь все они искали настоящего убийцу.
С этого момента у нас потекла странная, практически потусторонняя жизнь. Мы единодушно решили перейти на самое строгое нелегальное положение, пока не докопаемся до истины. Нельзя было открыться даже самым близким людям. Нам удавалось сохранять полное инкогнито. Мы действовали абсолютно законспирировано — от лица того или иного члена Братства, так как в конечном счете все-таки не знали, кому можно доверять, а кому нет.
Днем мы расходились, чтобы сновать по Москве невидимыми шпионами и соглядатаями, собирать информацию. Каждый действовал по своему направлению, в соответствие с собственной предысторией. Мы умело пользовались возможностями и прикрытием Тайного Братства Счастливцев, что было несложно, поскольку нам были известны все особенности и механизмы его функционирования. Затем появились кое-какие факты, начавшие приоткрывать завесу тайны.
Первое удивительное открытие я сделал, когда узнал о существовании, а затем и обнаружил у Елены Белозеровой (тайно проникнув к ней в дом) некие записи-дневники, написанные, якобы, мной самим, но которых я в действительности вообще не вел, да и никогда не имел такого обычая.
Странные, очень странные записки. И в то же время пугающе реалистичные. В какой-то момент я даже засомневался, а, может быть, я страдал редкостной формой расстройства психики, раздвоения сознания, при которых в одном теле как бы сосуществуют две абсолютно изолированные друг от друга личности, и, находясь в таком умопомрачении, я сам же и писал дневник?
Каково было его происхождение? Кто подбросил его моему приятелю Канцелярову? И с какой целью?.. Вот вопросы, которые я должен был решить во что бы то ни стало!
По ночам мы, «гномы», собирались отсидеться в тесной комнатенке у нашей заторможенной Белоснежки Адели, которая поила нас очень сладким чаем, ласкала, присутствовала при наших умных разговорах об энергетических полях и силовых линиях, слушала, ни бельмеса, впрочем, не понимая.
Несколько раз она как будто порывалась о чем-то рассказать, но, смущаясь звучащими в каптерке умными речами, не решалась раскрыть рта, да если б и раскрыла, то, будучи умственно неполноценной, ничего связного сказать все равно бы не смогла.
Каждый из «покойников» находил указания на то, что в какой-то момент в прошлом у каждого из нас начинались однотипные проблемы, которые неизбежно приводили к трагедии. Все более мы погружались в темные глубины теории Счастья и Несчастья, выдвигали гипотезы, одну фантастичнее другой, — об особых энергиях, питающих всю систему Мироздания.
Нынешнее же развитие событий со всей определенностью указывало, что на этот раз после череды головокружительных взлетов и успехов тучи начинали сгущаться и над моим бедным и тупеньким другом Канцеляровым. Сможет ли он сберечь себя, как смогли мы?
В нашем подземелье мы горячо дискутировали об источнике этой опасности и о том, какие меры мы может принять для спасения Канцелярова, — только, естественно, так, чтобы самих себя при этом не обнаружить, не поставить под удар.
Однажды, когда дискуссия достигла невероятного накала и сгущения, с нашей заторможенной Белоснежкой вдруг случился припадок.
Точнее, сидя в своему уголку, Аделаида впала в специфическое сомнамбулическое состояние. Наши монотонные философствования ввергли ее в состояние гипнотического транса, сродни тому, в который по особой методике вводят пациентов врачи-гипнологи, чтобы докопаться до скрытых и заблокированных в сознании переживаниях и опыте, или того состояния, в которое намеренно вводят себя чревовещатели, чтобы узреть мистическую изнанку реальности и сообщить истину о ее устройстве. Глоссолалия. Что касается нашей Адели, то она начала изъясняться в нехарактерной для себя, разумной и даже интеллектуальной манере.
Первые же фразы, выговоренные ею с изумительной отчетливостью и ясностью, заставили нас умолкнуть и разом обернуться к ней, чтобы послушать историю, которую она вознамерилась нам сообщить.
А история эта оказалась из ряда вон выходящей.
Я сразу понял, что речь идет о той лунной летней ночи, в которую Канцеляров лишился своей изрядно застарелой девственности. Ведь я уже слышал однажды об этом кое-какие подробности от самого Канцелярова.
Аделаида поведала, что, когда Канцеляров вернулся после прогулок по лесополосе обратно к ней в постельку, с ним приключился припадок болтливости, неудержимую потребность исповедаться, настоящее словесное недержание. Подобный феномен, как известно, случается с мужчинами в такие расслабляющие моменты. Кстати, насчет сохранения своей исповеди в совершенной тайне, учитывая умственную неполноценность Аделаиды, он, пожалуй, мог быть вполне уверен.
Судя по всему, его, с одной стороны, охватило отвращение к самому себе и Аделаиде, которую он считал женщиной недостойной и непотребной, с которой он вынужден иметь унизительные для себя отношения. С другой стороны, его заедало самолюбие, и, чтобы как-то оправдаться и возвыситься в ее и своих глазах, а также, чтобы она, недостойная, ничего о нем и себе не возомнила, Канцеляров принялся объяснять свои истинные, высшие убеждения и идеи.
Прежде всего, торжественно объявил, что на самом деле давно и серьезно влюблен в другую, ошеломляюще красивую, чистую и всячески достойную девушку. Эту девушку он увидел в электричке и влюбился с первого взгляда. Проследил и со временем выяснил, кто такая, где живет. К сожалению, трезво оценивая свои данные (так сказать внешние, природные), понимал, что чудесная девушка, конечно, никогда его не полюбит. Даже подойти, приблизиться к ней вот так запросто — он и помыслить не мог.
Между тем его ум и достоинства — особого рода, известные лишь ему самому, запрятаны глубоко внутри. И он, без сомнения, гений.
Однако, будучи гением, Канцеляров измыслил небывалый способ завоевать любовь своей недоступной избранницы. Способ, основанный на точном расчете и знании женской натуры. Своего рода оригинальный психологический маневр. Как все гениальное, план Канцелярова был прост и эффективен на двести процентов.
