Ван Гариц долго рассматривал пленника, презрительно кривя губы и временами чуть заметно морщась, словно человек, которому во время важной работы мешает докучная муха. Наконец спросил:
— Что скажешь, братец?
— Развяжите меня, — потребовал парень ломким голосом. Все в его облике представляло смесь страха и мальчишеской дерзости, что и неудивительно, если принять во внимание сокрушительную молодость браконьера.
— Успеешь.
Граф опять надолго замолк, потом спросил негромко:
— Ты хоть понимаешь, что тебя сейчас повесят? Вот на этой самой осине.
Браконьер не ответил, только глотнул судорожно, словно петля уже стянула его горло.
— Понимает, — догадливо произнес ван Мурьен.
— Тогда советую говорить.
— Я не буду говорить связанным.
— Может быть, ты потребуешь, чтобы они все, — Гариц кивнул на солдат, — отошли подальше?
— Да.
— Люблю наглецов… можно подумать, это меня поймали в чужих угодьях на браконьерстве. Павий, развяжи молодого человека, и пусть все отойдут в сторону. Мне любопытно, как он станет разговаривать в этом случае.
Павий, чуть заметно усмехнувшись в усы, споро распутал хитрые узлы и отошел, сматывая веревку.
— Ну?… — обратился ван Гариц к пленнику, но в этот момент тот прыгнул. Прыгнул из сидячего положения, не разминая ног, которые только что были скручены жесткими путами. Немногие умеют совершать такие прыжки, и, казалось, парнишка сейчас скроется в лесу, но ван Гариц, только что сидевший на расстеленном конском потнике, точно так же, безо всякой подготовки, метнулся наперерез, перехватив беглеца. Солдаты, издали следившие за происходящим, обидно захохотали. Уж они-то знали, на что способен молодой граф, и заранее готовились к веселому зрелищу. На мгновение два тела сплелись в клубок, затем граф поднялся на ноги, а неудачливый беглец остался лежать.
— Нехорошо… — протянул ван Гариц. — Вот она, мужицкая честность. Ему на грош свободы дай, вмиг убежит.
— Я не давал никакого слова, — хрипло произнес браконьер.
— А я его и не требовал. Зато теперь ты знаешь, что убегать не следует. Так что давай разговаривать, — ван Гариц уселся на прежнее место и принялся рассматривать сломанный ноготь.
— Чего нужно-то? — спросил пленник. Он тоже уселся в прежней позе, так что стороннему наблюдателю и поверить было трудно: только что эти двое катались по земле, вцепившись друг в друга.
— Ты из Огнёва?
— Ну, — полуутверждающе произнес сидящий.
— Так из Огнёва или нет?
— Я же сказал, что из Огнёва.
— На мои вопросы следует отвечать: «Да, ваша светлость» или «Нет, ваша светлость».
Пленник сверкнул взглядом, но ничего не сказал, а пепельные ресницы притушили горящий в глазах огонь.
— Собственно говоря, с тобой все ясно. Взят с поличным в чужих угодьях, значит, должен быть тут же повешен. Всякий браконьер обязан быть готовым к такому незавидному исходу. Впрочем, думается, каждый из вас надеется, что уж он-то не попадется и сохранит свою шею от петли. Так уж устроен человек, и с этим ничего не поделаешь. О том, что шея у него одна, догадывается каждый, но почему-то большинство осознает этот самоочевидный факт, когда узел уже затянут. Все это скучно и должно интересовать только тебя. Меня интересует другое… Огнёво! Целая деревня браконьеров! Речь не идет об охоте, тут каждый виновен сам по себе, каждого следует ловить и наказывать отдельно. Но вы безуказно жжете лес и в этом виноваты все кругом! Неужто вы полагаете, что такое могло продолжаться вечно? Сейчас речь идет уже не о том, чтобы выколотить недоимки, а чтобы искоренить вредный соблазн. Я не жесток, но закон должен исполняться. В Пашинской пуще мужики тоже жгут уголь, но они платят налоги и несут все остальные повинности. Боюсь, что уже через год в Огнёве станут жить пашинские переселенцы, а ваша судьба будет очень печальна. И все потому, что они — работники, а вы — браконьеры.
— Это пашинцы работники?! — голос пленника взвился возмущенным фальцетом. — Да они самые браконьеры и есть! Если бы у нас кто вздумал так уголь кабанить, так его старики самого бы в той яме пережгли!
— Что значит — кабанить? — с напускным равнодушием поинтересовался граф.
— А это, что они вытворяют. Мы дерево колем, в бурт укладываем плотно, полешко к полешку, заваливаем торфом ровненько, чтобы лишнее не сгорало и недожогу не было; березовый деготь ссиживаем в корчаги, еловая смола самотопная, как слеза, слаще меда. А пашинские все кучей валят: и сучье, и корье. Целые стволы в кучи попадают. Потому и уголь у них скверный, с недожогом, а дров сгорает, что в пожаре. Кучи они глиной заваливают, за торфом ездить ленятся; оттого деготь грязный, смола — негодная. Не работа, а только лесу перевод. Вот это и называется — кабанить уголь. Не будут здесь пашинские хозяйничать никогда! Нет нашего на то согласия!
— Прелесть! — вслух восхитился граф. — Какая трогательная забота о моем лесе! Впрочем, в твоих словах есть резон: я позабочусь, чтобы пашинские угольщики прекратили кабанить лес. Оказывается, тайна замечательного огнёвского угля так проста! Честно говоря, мне даже жаль строптивых огнёвских мужиков. Вы могли бы жить мирно, занимаясь своим промыслом с дозволения властей и пользуясь моей защитой и покровительством. Неужели так трудно понять, что если живешь на моих землях, то следует выполнять мои законы?
— Этот лес наш.
— У вас своего — только сопли в носу, — граф усмехнулся. — Эти земли принадлежат нашему роду уже полторы сотни лет, с тех пор как мы отвоевали их у Райбаха.
— Какое отношение Райбах имеет к нашим чащобам? Их тут от веку не бывало.
— Но они признали наши права на эти земли, и, значит, Огнёвская пуща принадлежит мне.
— А нас они спросили?
— Вас спрашивать не обязательно. Я представляю государство, власть, а вы — никто. Вы обыватели, и если хотите сохранить свой быт, вы обязаны подчиняться власти. Речь идет лишь о том, кто именно будет владеть вами: я или Райбах. И если ваши угольщики бывали в Райбахской марке, они подтвердят, что под моей рукой жить лучше.
— До сих пор мы не шли ни под чью руку, — пленник говорил спокойно, и Гариц невольно подивился его самообладанию. Человек, которого сейчас повесят, не должен разговаривать так со своим судией. — Мы свободные люди, живем по своей правде и никогда никому не подчинялись.
— Так не может быть, — мягко произнес ван Гариц. — Одна деревня, даже если она забралась в глухую чащобу, никогда не сможет жить сама по себе. В конце концов, вам нужно кому-то продавать уголь, деготь и смолу, вы должны испрашивать разрешения на пушной промысел, платить налоги и пользоваться защитой и покровительством. В противном случае вас разграбит первый же вооруженный проходимец.
— До сих пор нас грабили только предки вашей светлости, да и то у них это не слишком получалось. Что касается угля, то мы продаем его, не будучи вашими подданными, а если вы запретите торговать углем, то мы повезем его в Райбах, уж там-то его всегда купят. Белку и горностая мы бьем спокон веку, почему кто-то должен дозволять нам охоту в нашем собственном лесу? Когда мы приезжаем на рынок, то платим таможенное за право торговать. Там ваши земли, ваш закон, и мы ему подчиняемся. Но почему ваш закон должен действовать в нашей пуще? Здесь наш закон и наше право.
— Ваше право кончается за порогом избы! — отрезал ван Гариц. — И если вы этого не понимаете, тем хуже для вас. Именно поэтому ты сидишь здесь, а солдаты тем временем мылят веревку, на которой тебя вздернут. И всей твоей свободы — выбрать подходящее дерево.
— Вы называете себя — властью и свой суд — правом, а мы называем вас разбойниками и убийцами.
— Хорошо говоришь. Даже если забыть о браконьерстве, тебя следовало бы повесить за одни такие речи. Жаль, что я не люблю вешать женщин. Ну что уставилась? Думаешь, я не понял, кто ты? Можно обмануть зрение, слух, можно отбить запах можжевеловым дымом, но на ощупь мужчина не обманется никогда. Кстати, закон о браконьерстве не делает различий между мужчинами и женщинами, так что по закону тебя все равно нужно повесить, прямо здесь, рядом с твоими ловушками. Но власть выше закона, она диктует законы и толкует, как сочтет нужным. Многие считают такое положение дел несправедливым, но сегодня власть спасла тебе жизнь. Я отпущу тебя, если ты обещаешь рассказать вашим старикам все, что я говорил сейчас. Ты бойко отвечала мне, так что, надеюсь, ничего не перепутаешь. Скажи, что я не собираюсь никого карать за прежнюю вину, я не собираюсь жечь избы и резать ремни из спин. Мир меняется, власти, как правило, уже не нужно прибегать к таким мерам. Вы должны всего лишь усвоить, что вашей дикости пришел конец. Я даже не собираюсь оставлять в Огнёве гарнизон, вполне достаточно управляющего, а в помощь ему нескольких выборных из ваших же людей. Как видишь, толика власти будет и в ваших руках. Так и должно быть, великое всегда отбрасывает тень, обеспечивая свое повсеместное присутствие; именно этим власть отличается от дикости и беззакония. Впрочем, тебе это не по разуму. Главное, объясни своим, что пришел законный хозяин и что он пришел навсегда.
