глядя мне прямо в глаза, сказала она. — Люблю, ты была права. Но он любит тебя. А ты должна себя защитить, — смотрела она не мигая.
— Нет, Оксан. Нет, — покачала я головой, толкнула спицу обратно в её рукав и убрала руки.
Да, он гораздо хуже. Он умный, опасный, хитрый, коварный. Он сам дьявол. Человек без совести, без жалости, без раскаяния. И я представляю каково ей было признаться мне в своих чувствах. Хоть и не знаю каково это — любить чудовище. И любить безответно.
Но я — не убийца.
Ещё пару дней назад, по глупости, я бы, наверное, обрадовалась такой возможности: воткнуть Уроду остро заточенную спицу в глаз, или в ухо, чтобы он сдох. Сдох совсем. Навсегда. Но теперь я думала иначе. Теперь я думала: и что потом?
Мне дадут срок за убийство, и я не выйду из тюрьмы уже никогда?
Нет, не мне решать кому жить, а кому умирать.
Я буду верить, что каждому даётся по силам. Так говорила моя мама. И раз всё это выпало на мою долю, значит, я сильная. Значит, я смогу.
— Ну как знаешь, — вздохнула Оксанка и, глянув на часы, заторопилась домой. — Кстати, приходила твоя адвокатша. Искала тебя вчера, чтобы сказать. Твоя бабка умерла.
— Какая бабка? — не поняла я.
— Ну та, которая дедова жена. Так что всё, квартиру больше оспаривать не с кем. Всё присудят в твою пользу. Квартира твоя. Ну ладно, я пойду, — встала она и пошла к выходу. — Пока!
— Пока! — я поднялась вместе в ней.
Охранник, который до этого делал вид, что даже не смотрит в нашу сторону, подошёл ко мне. На выходе передал другому охраннику и тот повёл меня к женскому корпусу.
Но кто меня вёл, как, куда — я не заметила.
Квартира твоя… звучало у меня у ушах.
Квартира — моя.
А как она умерла? Дедова жена? Что случилось? Где ты видела адвоката? — запоздало задавала я вопросы сама себе в пустой камере. Но не долго.
— Триста четырнадцатая, — распахнула дверь очередная охранница. — Мыться.
— Триста четырнадцатая, — переговаривались между собой две тётки с дубинками, пока я стояла под горячей водой, закрыв глаза. — Знаешь, почему этот номер? — усмехнулась одна.
— Нет. А он что-нибудь значит? — удивилась вторая.
— Конечно. Три и четырнадцать. Ну, три, запятая, четырнадцать. Число Пи.
— Пи… — догадалсь вторая. — Ах, пиз…
И они обе заржали.
Да и пусть ржут, намыливала я кожу куском мыла, истошно воняющим лавандой. Горячая вода и мыло — это всё, что сейчас было значимого в моей жизни. Только теряя, учишься ценить такие простые вещи. Вода, мыло, еда, тепло. И я ценила, хоть и знала, что и в душ меня привели не просто так. И ужин принесли в камеру, пока меня не было — не зря. И бельё дорогое, красивое положили на кровать рядом с новым платьем не ради моего удовольствия.
А в отсутствии волос была своя прелесть, думала я, запихивая в себя ужин. Ни шампунь, ни фен, ни расчёска — ничего не надо. Опять же вши не заведутся. И чувствовала себя как Му-му, которую, помнится, тоже кормили, прежде чем утопить.
Му-му — жертва любви. И я, наверное, тоже.
— Скажите, а Захар? — набравшись смелости, спросила я, когда окошко «кормушки» очередной раз открылось, чтобы принять у меня грязную посуду.
— Захар? — удивилась тётка, которую я раньше уже видела, она тоже была баландёром. — Мань, когда у нас будет Столетов? — крикнула она кому-то. — Завтра будет твой Захар, — передала она мне и улыбнулась, забирая посуду.
— С ним всё в порядке? — раз уж она оказалась такой неожиданно разговорчивой и доброжелательной, рискнула я спросить.
Я и на первый свой вопрос не ждала ответа, но получила и на второй.
— А что с ним может случиться? — удивилась она. — Всё хорошо с твоим Захаром.
Я выдохнула. Оснований ей не верить у меня не было. И, пожалуй, больше я ничего и не хотела знать. С ним всё хорошо. Главное, пусть с ним всё будет хорошо.
Я не знаю как Урод узнал, что он зовёт меня Сверчок, но, наверное, эти дни Уроду было не до него. И даже не до меня.
Но про меня он не забыл.
Я не стала его злить: надела бельё, натянула платье.
Оно оказалось мне великовато и было какого-то отчаянно красного цвета, но раз он хотел видеть меня в нём — пусть так.
Урод же не зря дал понять, что знает про Захара, не зря оказалась вдруг такой разговорчивой тётка на раздаче, не зря, наверно, даже приходила Оксанка, — подсказывал мне дорогой ценой полученный опыт, или обострённое, как у загнанного животного, чутьё. А, может, я взрослела и избавлялась от иллюзий.
Нет, в моей сказке Прекрасного Принца не будет. Он не прискачет на белом коне, чтобы меня спасти. И фея-крёстная не превратит ради меня тыкву в карету.
В моей сказке Принц принёс мне волшебную таблетку, которую я тайно положила на язык и щедро запила шампанским, что великодушно принёс Урод в одноразовом стаканчике.
— Допивай до дна, — подтолкнул он мою руку. — Не хочу видеть, как ты дрожишь от страха.
И я допила. Но дрожала вовсе не со страха. Я столько месяцев ждала этот момент. Порой торопила, желая побыстрее с этим покончить. Иногда нарывалась, лишь бы уже он получил что хотел, и я ему наскучила. Один раз чуть сама его не соблазнила. Но каждый раз мне было всё равно. Абсолютно безразлично — трахнет он уже меня или нет.
Но он словно специально выбрал именно тот момент, когда мне стало жаль. Я стала думать о другом человеке. Он поселился в моих мыслях, дал ожить душе, и мог бы стать тем, кому принадлежит моё тело. Но этому случиться было не суждено.
Я мысленно прощалась с Захаром, когда Урод осматривал меня с головы до ног.
