...Здесь, в Мельбурне, Плинио жил в двухэтажном доме с окнами на одну сторону. Кроме него, в комнате ютились еще четверо итальянцев, и поэтому Плинио без труда нашел с ними общий язык. Разговоры в комнате вертелись в основном вокруг работы и будущего, которое всем жильцам виделось исключительно в розовом цвете. И все же Плинио чувствовал, что каждый из его товарищей так же одинок, как и он сам.
Итальянских женщин здесь почти не было, а австралийки казались гордыми и неприступными. Не легче оказалось и завести дружбу с местными мужчинами, которые, не стесняясь, выказывали иммигрантам свое презрение. По сути дела, итальянцы оказались предоставленными самим себе. Даже в церкви, куда ходил Плинио, служили итальянские священники, да и прихожане были почти сплошь итальянцы.
Проработав три месяца в кухне кафе «Милано», Плинио так и не смог избавиться от чувства одиночества и неприкаянности, оторванности от всего, что составляло смысл его существования. Здесь рядом был родственник матери, но и он, казалось, с потрохами принадлежал этому незнакомому миру, поскольку прожил в Австралии уже пять с лишним лет. Юноша очень тосковал по семье, родной деревне, друзьям и женщинам, которые там, на родине, так заглядывались на него. Поэтому и мысли о будущем будили в нем не надежду и оживление, а скорее простую покорность и готовность смириться с выпавшей ему долей. Однако работа пришлась парню по вкусу. Шесть дней в неделю Плинио скреб полы, мыл посуду или чистил картошку. Кроме того, никогда прежде не ел он такой вкуснятины, как теперь. Подчас он доставал старый отцовский нож и резал им хлеб и мясо, но постепенно начал отвыкать от костяной рукоятки, потому что научился пользоваться настоящим столовым прибором.
Каждый вечер Плинио возвращался домой пешком; тратиться на автобусный билет ему и в голову не приходило. Иногда по дороге он заглядывал в какую-нибудь кофейню в надежде встретить там земляка и, если везло, часами просиживал за разговорами о доме. Но такое случалось редко, и в большинстве случаев, не найдя никого из знакомых, Плинио шел своей дорогой.
Однажды у дверей кафе-мороженого итальянец заметил красивую девушку с дерзким личиком и сверкающими глазами. Она шествовала по улице в компании из семи или восьми парней и девчонок, которые слушали магнитофон и весело пританцовывали в такт музыке, шумно болтая и споря о чем-то. Проходя мимо, девушка повернула голову и взглянула на Плинио, а он посмотрел на нее так же открыто и жадно, как глазел, бывало, на своих молодых односельчанок.
— Эх и вздул бы я этого щекастого макаронника, — проговорил один из компании.
Это был Томми Лоулер, высокий и крепкий красавчик девятнадцати лет, одетый в гавайскую рубаху с открытым воротом и двухцветную куртку до колен. Мейвис Кир — так звали девушку — рассмеялась в ответ и остановилась. Она пристально смотрела на Плинио до тех пор, пока он, вконец сконфуженный, не скрылся за углом.
— Терпеть не могу итальяшек, — злобно продолжил Томми.
Ненависть эта не была секретом для его дружков. Томми заразился ею от своего папаши, вместе с которым работал в универмаге «Виктория». Лоулер-старший без устали повторял, что от макаронников-де разит ветошью и что во время войны, когда солдаты были на фронте, их землю прибрали к рукам итальянцы, а в городах заняли предназначавшиеся австралийцам рабочие места.
Все это Томми слышал сотни раз и запомнил как молитву. Однако до появления в городе Плинио объектом его ненависти были итальянцы вообще. Теперь же вся его злоба готова была вырваться наружу и излиться на голову именно этого смуглолицего парня в кепке и черных вельветовых штанах.
Как-то вечером Мейвис развлечения ради украдкой бросила на Плинио нежный взгляд. Томми тут же принялся на все лады поносить итальянца, который, разумеется, не понял ни одного из адресованных ему ругательств. Кто-то из дружков Томми повернулся к девушке и с ухмылкой сказал:
— А ты, Мейвис, похоже, влюбилась в этого типа, да?
— Он, между прочим, симпатяга, — с невинным видом ответила та, прекрасно зная, какую бурю поднимут ее слова.
Томми взвился сразу же. Раньше он никогда не считал Мейвис своей собственностью, полагая, что каждый из компании может ухаживать за ней на равных с ним основаниях. Теперь все изменилось, Мейвис должна принадлежать ему одному, решил Томми, в бешенстве замечая, что приятели начинают посмеиваться над его ревностью.
— Вот уж не думал, что ты дашь макароннику увести у тебя девчонку, — подзуживая Томми, сказал один из них.
Мейвис хихикнула, и в глазах Томми сверкнули злобные огоньки.
На другой день Плинио случилось снова проходить мимо кафе. Как только взгляд итальянца остановился на Мейвис, Томми подскочил к нему и заорал:
— Опять ты тут, мразь заморская?
— Не понимаю, — сказал Плинио, растерянно озираясь по сторонам в поисках убежища.
— Все ты понимаешь, когда хочешь, — прошипел Томми. — Даже больше, чем надо.
Плинио струхнул не на шутку. Он сделал шаг назад и собрался пуститься наутек, но Томми это никак не устраивало. Резко взмахнув рукой, он сбил с головы итальянца кепку, и та, описав в воздухе дугу, упала в сточную канаву. Компания громко захохотала, выражая единодушное одобрение, а Томми стоял и презрительно смотрел, как Плинио извлекает из канавы свою кепку.
Подвиг Томми его друзья славили чуть ли не неделю.
— Ну и потеха была, — говорил один. — В цирк ходить не надо.
— А драпал он, что твой кролик, — добавлял другой.
— Трусы они, эти макаронники, — со знанием дела заявлял Томми.
Плинио решил, что больше никогда не пойдет домой мимо кафе. Он знал, во что ему обойдется следующая встреча с компанией Мейвис. Тот парень, который сбил с него кепку, ударит первым. И если Плинио упадет, остальные подбегут и начнут избивать его ногами.
В субботу он ушел с работы позже обычного. Кинотеатры уже закрылись, улицы почти опустели, лишь тут и там шушукались в темных углах парочки.
Плинио медленно брел к дому, устало поглядывая по сторонам. Вдруг вдалеке послышался знакомый громкий смех, и парень испуганно вздрогнул. Мейвис, Томми и компания вынырнули из подворотни и пошли ему навстречу, обсуждая только что закончившиеся танцы.
— Эй, смотрите, опять макаронник! — крикнул Томми, завидев Плинио.
Мейвис предостерегающе взяла его за локоть.
— Не надо затевать драку, Томми, — попросила она.
Эта фраза решила все.
— Боишься, что твоему любимому итальяшке будет больно, да? — с издевкой спросил ее Томми.
— Ничего, так ему и надо! — воскликнул еще один парень.
— Не давай ему смыться, Томми, — сказал третий.
Вся компания выстроилась на тротуаре, отрезав Плинио путь к отступлению. Томми выступил вперед.
— Опять ты тут рыскаешь, гад? — злобно процедил он.
Плинио резко выбросил вперед руки, словно надеялся таким образом удержать противника от нападения. Взгляд его метался по лицам застывших в предвкушении удовольствия парней и девушек.
— Задай-ка ему перцу, Томми, — сказал кто-то из толпы.
— Всыпь покрепче, — загалдели остальные.
— Сейчас, потерпите немного,— процедил Томми, скривив рот.
Когда он размахнулся и ударил Плинио в ухо, девчонки с, испуганным визгом прижались к кирпичной стене. Итальянец побледнел и резко подался назад. Жгучая боль вдруг как-то разом прояснила его мысли, расставила все по своим местам. Нет, хватит с него унижений. Дома, в деревне, только отец мог безнаказанно поднять на него руку, больше никто!
Томми придвинулся еще ближе и уже примеривался, готовясь повторить удар, когда Плинио вдруг захлестнула волна дикой, почти животной ярости. Он громко закричал что-то по-итальянски и молниеносно выхватил из кармана острый отцовский нож. Томми попытался защититься, парировать удар, но слишком поздно осознал, что ему угрожает. Лезвие скользнуло по его левой руке и вонзилось в тело. Томми в ужасе привалился к стене, из раны потекла кровь.
— Зарезали! — завопил какой-то парень.
— «Скорую»... — пискляво крикнул Томми. — «Скорую» зовите...
Он обмяк и опустился на тротуар, тупо глядя на расползавшуюся под ним темную лужицу. Его перепуганные приятели сбились в кучку и уставились на Плинио, который неподвижно стоял посреди улицы, сжимая в ладони рукоятку маленького ножа. Потом, немного придя в себя, дружки Томми один за другим скрылись в подворотнях ночного города. Осталась только Мейвис. Она опустилась на колени возле Томми и что-то говорила ему, трясла, пыталась внушить, что все еще обойдется. Плинио отвернулся. Он чувствовал смущение, тяжесть в груди. Сделав несколько неуверенных шагов, он замер и затоптался на месте, не зная, бежать ему прочь или остаться, положившись на судьбу. Взгляд его снова упал на тусклую сталь лезвия.
