Начнем с легенды. Она посвящена богу Пану, покровителю природы и пастухов.
Пан родился с длинной бородой, козлиными рогами и копытами. Он не остался с богами на Олимпе, ушел в просторные долины и там пас свои стада.
Однажды увидел Пана златокудрый Эрот, пустил в него стрелу. В тот же день встретил Пан в лесу прекрасную нимфу Сирингу и влюбился. Хотел он подойти к красавице, но, испугавшись уродливого бога, она убежала. Природа помогла влюбленному Пану, путь нимфе преградила река. Но едва он протянул руки, как мольбам нимфы внял бог реки, и вместо Сиринги Пан обнял гибкий, тихо шелестящий тростник.
Долго стоял на месте влюбленный бог, вздыхая и тоскуя. В нежном шелесте тростника он слышал голос прекрасной нимфы. Срезал тогда Пан несколько тростинок и, скрепив их воском, сделал сладкозвучную флейту. В память о прекрасной нимфе назвал он эту флейту сирингой. С тех пор Пан любит играть в уединенье лесов на флейте сиринге, оглашая нежными звуками окрестные горы...
Древние скульпторы изображали Пана с его флейтой — восемь неравных по размерам трубочек, скрепленных между собой. И вот они, восемь неравных костяных трубок, найденные при раскопках в могиле. Значит, это и есть флейта сиринга, или, как ее начали называть позже, флейта Пана!
Возникновение легенды специалисты относят ко второму тысячелетию до нашей эры, а флейта найдена в погребении третьего тысячелетия до нашей эры. Значит, на берегах Волги она звучала на тысячу лет раньше, чем в долинах Эллады была сложена о ней легенда.
Может быть, ученые докажут, что именно костяная волжская флейта послужила основой для древнегреческой легенды?
Все это дело будущего. А если говорить о настоящем, то оказывается, что флейта Пана до сих пор не снята с вооружения у музыкантов. В дни VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в газете «Советская культура» была опубликована статья «Зрелое мастерство». Профессор Л. Лавровский рассказывал о выступлении молодежи Румынской Народной Республики. В статье говорилось: «Домиан Лука, лауреат Всемирного фестиваля молодежи в Варшаве, владеет инструментом, непривычным для советского слушателя,— флейтой Пана».
Итак, пять тысяч лет звучат волшебные звуки этой флейты. Пожалуй, она самый древний из известных нам музыкальных инструментов и единственный, проживший такую долгую жизнь.
М. Исхизов
Рисунки М. Митурича
Осенью я и мои товарищ альпинист отправились к известному на Камчатке вулкану Толбачик посмотреть на его удивительные, волнистые, или, как их еще называют, «канатные», лавы.
Лава покрыла землю тяжелой броней, достигавшей шести-семи метров толщины. Семьсот пятьдесят квадратных километров пространства, некогда покрытого лесом, лежало под каменным панцирем. Остывая, лава собиралась в складки, трескалась. Холмы ее походили на черепах, широкие трещины напоминали каналы.
Поток лавы тек, как река, — не приходилось напрягать воображение, чтобы представить себе это. Вот корка, свернутая в трубу, — теперь она смахивала на жерло мортиры. Вот сквозная полость в лаве — тестообразную массу вспучивало газами, и они выдували такие полости и пустоты.
Вдали сверкал рафинадно-синий, в снежных позументах Толбачик — альма-матер всех этих диковин. Он действительно выглядел красавцем в своем белом убранстве на фоне оплавленных до черноты, почти обсидианового блеска лав, на фоне осеннего багрянца тайги, что необозримо простерлась справа и слева от кекуров.
— Посмотри, что это такое, — сказал мой товарищ. — Похоже на отпечаток дерева.
И верно: на выпуклой каменной волне явственно виден двухметровый отпечаток древесного ствола. Когда-то здесь потоком подшибло дерево, оно упало и, прежде чем успело испепелиться, оставило на веки-вечные великолепный оттиск коры.
Казалось, что мы нашли нечто из ряда вон выходящее. Между тем Марк Твен уже писал, что, путешествуя по острову Гавайя, он видел в одном месте лаву, которая хлынула в незапамятные времена на кокосовую рощу и сожгла ее дотла. Но роща оставила о себе память: там, где были стволы пальм, в лаве образовались цилиндрические отверстия, а стенки отверстий сохранили четкий рисунок коры. Все сучья, ветки и даже плоды запечатлелись на лаве «словно для того, чтобы грядущий охотник до курьезов природы мог впоследствии любоваться этими оттисками.
Кстати, я вспомнил, что вычитал в отчете известного зоолога П.Ю. Шмидта, проходившего по этой застывшей лаве в 1908 году, будто жители села Толбачик рассказывали об одной местной достопримечательности, посмотреть которую ему не удалось из-за отсутствия лошадей и проводника.
«Несколько ниже по реке Озерной, — писал П.Ю. Шмидт, — в нее впадает речка Кинцалха, которая не замерзает зимою, вероятно... из-за обилия ключей. Там... находится озеро, представляющее собою расширение реки, и в нем видны на дне вертикально стоящие деревья («окаменелые», как утверждают некоторые), как бы подводный лес. По мнению старосты, эти подводные деревья были сдвинуты в реку лавовым потоком при извержении».
Но найти это озеро нам не удалось. Сейчас меня интересовала другая достопримечательность местных лав — пещеры. В одной из таких пещер (точнее, тоннелей) жили, как говорят, первобытные камчадалы. Поэтому я не пропускал ни одного подозрительного углубления в лаве. Пещеры попадались, но — увы — все они имели вид медвежьих берлог.
...Возвращались мы по другому краю кекуров, в некотором удалении от рощицы трепетных березок, куда нам предстояло свернуть. И опять чуть ли не на каждом шагу встречались каменные диковины: то необычные завитки лавы, то вздутие, напоминавшее избушку с карнизом из окаменелых сосулек, то крутые лавопады. Они, эти лавопады, застыли в виде литых струй либо свились в фантастические каменные канаты.
Покидая эти места, я дал себе слово вернуться сюда, чтобы найти каменный подводный лес, чтобы проникнуть в тоннель, которому, говорят, и конца не видно. В общем чтобы побродить вволю по этим неповторимым склонам.
Новые страницы истории экспедиции Лаперуза
Все готово к отплытию. Доставлены на борт припасы, осмотрены и испытаны снасти, сделаны последние указания. На рассвете корабли французской экспедиционной эскадры покинут берега Камчатки.
А сейчас ночь. Осенний туман затопил чашу Авачинского залива, погасил редкие береговые огоньки и звезды холодного неба.
Уединившись в каюте, командор экспедиции граф Жан Франсуа Лаперуз склонился над картой... Долгие месяцы его скитаний легли на карту тонкой извилистой линией. Больше двух лет назад, 1 августа 1785 года, прощальный салют береговых батарей Бреста проводил фрегаты «Буссоль» и «Астролябия» в кругосветное плавание. Снаряженная эскадра должна обследовать тихоокеанские побережья Америки и Азии, острова Океании. Открытием новых земель в Тихом океане предполагалось укрепить морской престиж Франции. И если Лаперузу будет сопутствовать успех, то экспедиция — по научным и политическим итогам — должна превзойти достижения Джеймса Кука, прославленного мореплавателя Англии.
Двадцать пять месяцев плавания позади. Выполнена пока лишь часть обширной программы. Эскадре Лаперуза предстоит большое плавание к островам тропической Океании, а потом можно возвратиться в родную Францию...
Незаметно промелькнули недели отдыха в Петропавловской гавани. Французские моряки неожиданно встретили здесь, на глухой окраине России, радушный сердечный прием. Их хлебосольно угощали, помогли им в ремонте и оснастке кораблей, безвозмездно снабдили большим запасом провианта и топлива на дальнейший путь. Здесь, в Петропавловске, французы и русские шумно отпраздновали получение королевского указа о награждении Лаперуза чином адмирала и званием командора экспедиции. Французские и русские пушки салютовали в честь самого молодого адмирала Франции. Лаперуз записал в журнале: «Я уверен, что нигде и никогда не было оказано большего гостеприимства, чем нам».
И вот до отплытия всего несколько часов. Придвинув свечу ближе к бумаге, Лаперуз пишет письма во Францию, извещая морского министра маршала де Кастри и старых флотских друзей о делах экспедиции. И еще одно письмо пишет Лаперуз — в Петербург, к полномочному послу Франции при русском дворе, графу Людовику Филиппу де Сегюру:
«Господин граф!
Господин Лессепс, которого я имею честь адресовать Вам и которому я вручил мои пакеты для господина маршала де Кастри, расскажет Вам о нашем прибытии на Камчатку после долгого и тяжелого плавания. В ходе этого путешествия мы все еще подбирали колосья после обильной жатвы капитана Кука. Если бы мне было позволено объясниться более подробно, я не упустил бы ни малейшего события из нашего путешествия, но я могу отдавать отчет обо всем только маршалу де Кастри. Наша экспедиция представляет чисто научный интерес для всех морских наций Европы и только для России имеет реальную практическую пользу.
