class="p1">— Когда из двух ноздрей не дышит ни одна! Хоть засунь туда шомпол! И сопли текут из глаз! И невозможно ухаживать за дамами, потому что каждую минуту хочется высморкаться! Хуже насморка может быть только гильотина!
— Виноват, сир.
— А вы говорите «легкий триппер»… — устало выдохнул Наполеон, и, поддав треуголку ногой так, что она отлетела к стене, как ни в чем не бывало произнес: — Ну-с, какие еще у вас проблемы?
— Ваша великая армия, мон сир, продвигается вглубь России столь стремительно, что обозы с девочками не успевают.
Губы Наполеона тронула улыбка.
— Скоро настанет черед больших городов. Моим гвардейцам будет, где развернуться. Как это говорится у русских? Чем дальше в лес, тем больше дров!
— Дров?
— В смысле, женщин… — Император ласково взял его за мочку уха. — Скажите — ка, мой друг, а сами вы часто пользуете ваших девочек?
Кисен покраснел, потупив взор.
— Признаться, мон сир, никогда.
— Почему?! Вы евнух?
— Нет.
— Аскет? масон? пижон?
— Нет, я…
— Любитель козочек? овечек?
— Нет — нет!
— Кто же?
— Я… я…
— Смелее!
— Я предпочитаю мужчин, — прошептал толстяк.
— Что? Говорите громче!
— Мужчин!
Наполеон тотчас отпустил его ухо, вытерев пальцы об подкладку жилета.
Кисен рухнул перед ним на колени.
— О, мон сир, не скрою, у меня было много романов. От гимназистов до вдовых генералов. Но всю свою жизнь я любил только одного человека.
— Кого же? Кто ваша бедная Джульетта: Мюрат? Даву? Бертье?
Кисен поцеловал голенище императорского сапога.
— Я люблю вас, мон сир!
Наполеон вздрогнул, но в следующую секунду понял, что другого ответа и не мог ожидать.
— О божественный, о солнце мира… — лопотал интендант — сутенер, ловко облизывая кончики его сапогов. — Только ма — а — ленький поцелуйчик… умоляю…
Император ничего не отвечал, не двигаясь с места. Интендант — сутенер всё более воодушевлялся, полагая, что молчание — знак согласия, и расширял завоеванный плацдарм.
— Вы свободны, Кисен, — наконец произнес император, дождавшись пока сапоги не были вылизаны до блеска. — Ступайте, ступайте…
— То есть… как? куда? — вскинул глаза Кисен. — А как же по — по — целуйчик?
— Обратитесь к вдовым генералам. Или лучше — влюбитесь в одну из ваших шлюх. Поверьте, женщины стоят нашей любви… А если не любви, то хотя бы вожделения.
— Значит, нет? — разочаровано спросил толстяк, подымаясь с колен.
Бонапарт ответил ему столь угрюмым взглядом, что у интендант — сутенера в животе громко заквакали лягушки, и он в панике выскочил из кабинета.
— Проклятый содомит, — проворчал Наполеон. — Хорошо хоть сапоги почистил.
В одно прекрасное утро Денис Давыдов вызвал к себе в палатку Ржевского.
— Представляешь, братец, — сказал он, расчесывая гребнем свои пышные бакенбарды. — Ко мне в батальон просятся барышни.
— Ну! — открыл рот поручик. — И смазливые?
Давыдов усмехнулся.
— Кровь с молоком! И предводительница ихняя очень мила. Агнесой Харитоновной величают.
— А как она того-с?
— Чего-с?
— Девица или…
— Дворянка из соседнего поместья. А пятеро девушек с ней — ее крепостные. Она давеча явилась ко мне с интересным предложением.
— Переспать?
— Тьфу ты, черт! — крякнул Давыдов. — Угомонись, Ржевский, ей — богу. Агнеса Харитоновна желает вместе с нами бить француза.
— Молодец! Только бабье ли это дело — мужикам кровь пускать?
— Бабье не бабье, а, видать, большой зуб на французов имеет. Говорит, или с вами, или сами. Как ты думаешь, брать их или нет?
— Конечно брать. Мы их прелести своей грудью прикроем. А то пропадут почем зря.
— Вот и я думаю. Но если уж этих амазонок к нам зачислять, то мне хотелось бы, чтобы кто — нибудь из наших ими командовал и опекал.
Ржевский зашевелил усами.
Глядя на него, Давыдов усмехнулся.
— Меня женщины никогда особенно слушались. Может, под твое начало их определить?
— Завсегда готов-с!
— Знамо дело, — засмеялся Давыдов. — Только командовать отрядом женщин, это тебе не котильоны на балу крутить. К тому же Агнеса Харитоновна — девица строгих правил. На ней где сядешь, там и слезешь.
— А что, уже пробовал?
— Мда-а, — вздохнул Давыдов, потерев ладонью щеку. — Рука у нее тяжелая.
— Ничего, я их объезжу, будут у меня как шелковые. В военном деле дисциплина — первейшая вещь. Я им это сразу впендю… объясню.
— Но чтоб деликатно.
— А как же-с! С любовью и тактом.
Давыдов погрозил пальцем.
— Смотри, Ржевский, не вздумай кого — либо из них обрюхатить. Сей факт буду расценивать как предательство интересов Отечества.
У поручика вытянулось лицо.
— А разве не в интересах Отечества, чтобы новые гусары нарождались?
— В мирное время — пожалуйста, сколько влезет. А сейчас, извини.
— Эх, Денис, под самый корешок рубишь! — сплюнул поручик. — А впрочем, мы же Наполеона еще до осени разобьем. За такой срок ни одно пузо не набухнет.
— Ты это брось, братец, — рассердился Давыдов. — Крестьянок тебе мало? В какой бы деревне не стояли, везде тебе любовницы нашлась.
— Ну, положим, не только мне. Забыл, как я тебе недавно молодку конопатую сосватал?
Давыдов заулыбался.
— Как же, помню. Я потом даже стих сочинил: «О ты, девица, что, воркуя, меня целуешь под усы, лишь об одном тебя молю я…»
— Скорей бежим со мной в кусты! — хмыкнул Ржевский.
— «…не забывай меня, пиши», — закончил Давыдов, укоризненно качая головой. — Экий ты, братец, рифмоплет. Такой славный стишок испортил!
— При чем тут я, коли рифма напросилась! Да и зазноба твоя неграмотная. Чего она тебе такого напишет?
— Хм, хм… ты прав, надо переделать. — Наморщив лоб, Давыдов забубнил себе под нос: — Не забывай меня, пиши… пиши — туши — души — стреляй… тьфу, бредятина… Пиши — суши — маши — руби — коли… опять чепуха… Пиши — круши — груши — яблоки… нет, не то… яблоки — груши — глуши… Вот оно! Не забывай меня в глуши!
— А забудет, не беда — другую найдем. Мало ли на свете баб-с?
— Ладно, Ржевский, любовь любовью, но чтоб никаких животов. Хоть на дерево лезь! Понятно?
— Эх, не выросла еще та высокая сосна…
— Хватит смеяться, пойдем лучше я тебя с барышнями познакомлю.
Они вышли из палатки.
На лесной опушке весело щебетала стайка девушек, окруженных гусарами. Кто — то предлагал им покурить трубку, кто — то звал по грибы, по ягоды.
— Посерьезней, посерьезней, господа, вы не в балагане! — заявил Ржевский, быстро разогнав всех соперников чистить лошадей и точить сабли.
Агнеса Харитоновна оказалась курчавой шатенкой с породистым лицом.
Едва Ржевский был представлен молодой дворянке, на ее щеках расцвели пурпурные розы. Когда Давыдов удалился, и Ржевский принялся рассуждать о превосходстве кавалерии
