Премудрый черт
Случилось как-то раз, что Чёрт
В своём семействе ждал приплод, —
Как будто мало на беду
И без того чертей в аду.
А слухи разные ходили —
Среди чертей давно твердили,
Что всяк родившийся в раю,
Уж тем решил судьбу свою,
Что, нет на свете лучшей доли,
И чёрт, рождённый на просторе
Средь райских кущ и облаков,
Уж не таков,
Как остальные,
Мол, у него власы златые,
И нет ни рыла, ни рогов!
«Мне всё равно: будь сын иль дочка,
Родить должна ты ангелочка!» —
Кричал, прощаясь, Чёрт жене.
Про то шепнули Сатане.
«Глупец! — воскликнул он. — Младенец всякий свят!
Но в рай ему попасть иль в ад
Понятно будет лишь когда
Пройдут года
В земном угаре спёртом,
Где всякий сам,
Не прибегая к чудесам,
Иль ангелом становится иль чёртом».
Один Петух, перелетев ограду,
Пошёл гулять по саду…
Да ненароком как-то заплутал
И в рощу соловьиную попал.
«Дивлюсь!» — он кукарекнул: «До чего же
Ужасен этот свист и трескотня!
С утра я здесь — у них одно и тоже:
„Фью-фью! Чир-рик!“ И так день ото дня!
К чему нужны такие повторенья?
Ещё птенцом я слышал соловья
И то сказать… Да разве ж это пенье?
А нет бы он, к примеру, пел как я!
Для пользы дела, по веленью свыше,
Три раза: утром, днём и ввечеру,
И не на ветке сидя, а на крыше,
На зависть скотному и птичьему двору!»
И тут Петух расправил крылья важно,
Кривыми лапками слегка переступил,
Закрыл глаза, напрягся и протяжно,
Всю местность звонким криком огласил…
Умолкли птицы, затаясь в испуге,
Лишь «Кукареку!» льётся в небеса,
А в этот час тихонько по округе
Уж рыскала голодная лиса…
—
Когда бы не учил Петух вокалу певчих птиц,
Не стал бы он добычею лисиц.
— Дядь Саша, зачем вам каменный топор?
У резчика по дереву Александра Гарта множество всяких инструментов, среди которых этот увесистый топорик-молоток сразу бросается в глаза.
— А просто как память, положи на место.
— Расскажите, пожалуйста!
— Погоди чуток.
Мастер шлифует чашу из жилистого капа карельской березы, тончайшая пыль дымится над верстаком. Кажется, вот-вот из бугристых, изработанных рук выйдет мягкий огонь, обожжет, отвердит изделие и придаст ему благородный оттенок старого загара.
— А кой тебе годик? — улыбаясь, смотрит дядя Саша на меня поверх очков.
— Тридцать четыре, — смеюсь и я.
— Правда?
— Правда. Неполных тридцать пять.
— Надо же… А мне шестьдесят восемь — в два раза!
— К чему вы это?
— Этот молоток из куска базальта я сделал в свои тридцать четыре. Мастер открывает шкафчик на стене. Неспешно ставит на маленький столик в углу розетку с вареньем и протягивает мне заварник:
— Беги, сполосни. Чайковать будем.
Александр Генрихович много лет назад работал на Севере охотником-промысловиком. Его живописные истории для меня лучше всякого кино. Записал, как умел, и эту.
В середине июня черно-оранжевый силуэт ледокола взломал горизонт. Там стало дымиться море и прошли караваны, а здесь, между островами архипелага, все еще стоял лед. Сашка стал опасаться, что в этом году припай, береговой лед, вообще не тронется, такое бывает, и он не сможет отремонтировать и подготовить к сезону раскиданные по островам ловушки на песца. Наконец, в конце июля прошли дожди и выдались теплые дни, а в начале августа хиус, резкий северо-восточный ветер, оторвал припай. Над архипелагом засияло солнце. Гарт столкнул на воду старенькую деревянную лодку, уложил в нее рюкзак с запасом еды на три дня и запустил мотор. Собаки своей не дозвался. Таймыр еще щенком обжегся о выхлопную трубу и с тех пор невзлюбил лодку. Стоило начать сборы на выезд, как он заползал в самый дальний угол или вообще убегал в тундру — ищи-свищи.
Вот пишут в книгах: «Буря налетела внезапно». Так не бывает на Севере. Резкая перемена погоды дает знать о себе резкой чертой на горизонте. Гарт увидел эту темную полосу, когда до самого южного острова на его охотничьем участке оставалось километра два. «Успею!» Но вдруг качнулись берега, море прогнуло спину и пошла длинная, пологая зыбь — первый привет от шторма. Еще две волны прокатились под лодкой, белый барашек с гребня догнал суденышко и мотор замолк: вода залила магнето. Охотник пересел на весла — до берега рукой подать. Следующий вал выбил весло из уключины и лодка встала боком к волне. Вскочив на ноги, Гарт стал грести оставшимся веслом то с правого, то с левого борта, изо всех сил стараясь держать судно поперек волны, но уже попал в прибой и лодка, полная воды, стала погружаться. Сашка успел снять карабин и вновь закинуть его за спину дулом вниз, торчащий над плечом ствол мешает грести, как вал ледяной воды накрыл с головой. На берег Гарт выполз без карабина, без шапки, без сапог. Выплюнул песок. Вытряхнул воду из ушей. Вонзил в густой воздух кулак. Будем жить!
Направо, как зубы дракона, — скалы из песка. Раз за разом накрывал их прибой. И налево камни. И там с грохотом разбивалась волна. Лишь посредине песчаная дорожка, по которой и выбрался на берег. «Так. С чем мы остались?» Сашка ощупал, охлопал себя. Нож на поясе и патрон в кармане. Ладно. Раздеться. Отжать одежду. Вновь натянуть мокрое и бегать. Так бегать, как никогда еще не бегал. Такой поднять градус, чтоб одежда высохла. На мху за линией прибоя Сашка нашел несколько крепко скрученных волнами рулончиков бересты. Это драгоценность. Внутри они сухие и, разлохмаченные ножом, легко загораются.
Ветер гнал и гнал льдины на берег. Волны громоздили их одна на другую и дробили о скалы. От тяжких ударов прибоя стоял низкий гул и земля ощутимо дрожала под ногами. В белом кипятке пены плясал черный бензобак от мотора. Если не удастся развести костер… Сашка согнул из палки небольшой «индейский лук», тетиву для которого сделал из отрезанной от брючного ремня полоски кожи. Вытащил зубами пулю из патрона, насыпал несколько крупинок пороха в ямку на дощечке и перемешал с «трутом», черным лишайником с камней. Спрятался за валуном и, вращая тетивой небольшую палочку в ямке, вскоре добыл огонь.
Ветер сильно дул в уши. Гарт надергал мха, растеребил его, и заткнул уши мохом.
Пошел «зарядами» мокрый снег. То густо — руки не видать, то перестанет совсем. Махом по щиколотку намело. «Господи! Подожди с непогодой. Пусть угли нажгутся!» Костер Сашка шатром выстроил, многослойно круглыми палками обложил, как старые охотники научили. Сквозь щели ветер огонь раздувает, ближние слои горят, дальние сушатся, угли внутри собираются.
Вместе с дровами Сашка стал подбирать пластиковые бутылки и фляжки от лосьонов и шампуней, куски пенопласта, непонятного назначения баночки-коробочки и пустые разноцветные зажигалки.
Все, что может гореть, Гарт накидал в старый рассохшийся бочонок и принес к огню. И еще нашел две стеклянные бутылки, обрывок веревки и небольшую пластиковую канистру. С канистры он срезал верх и боковую сторону. Надел этот «шлем» на голову, натянул на него капюшон и мысленно сказал спасибо человеку, бросившему или уронившему этот сосуд за борт. Но теперь ледяная вода стала стекать по спине. Дождавшись перерыва в дожде, Гарт подсушил майку над костром и вытер спину. Затем просунул под куртку на спине толстую круглую палку. Один ее конец упрятал под брючный ремень, другой завел под капюшон.
И тотчас увидел себя со стороны: на голове канистра, на спине палка, из ушей мох торчит, из штанин вода течет. Пугало-пугалом, но не до смеху. Озноб, как в лихорадке. Ветер последнее тепло с тела срывает.
В прошлом году на реке погиб рыбак. Такой же бешеный ветер с мокрым снегом выбросил его лодочку на песчаный островок в двух километрах от поселка. Ни деревца, ни кустика. Нашли его через три дня под перевернутой лодкой, где он пытался спрятаться от непогоды. Замерз при плюс двух.
Надо хоть какое-то укрытие. Несколько почти целых поддонов и разнокалиберные обломки досок разыскал Гарт среди плавника на берегу. Подтащил их к костру и укрепил кольями в песке. Пустую серединку поддонов засыпал песком и галькой, щели заткнул мохом. Часов через пять-шесть ему удалось пристроить к «домашнему камню» стенку в рост высотой, надежную защиту ветра.
