Как же сладки эти воспоминания, как волнительны.
Анютка оттолкнула меня, тяжело дыша, вытерла губы тыльной стороной руки и сплюнула на пол.
— Послушай, может ты чего-то не понял, но я давно тебя вычеркнула из своей жизни. Да, нам придётся несколько лет встречаться в школе на собраниях, явно чаще, чем хотелось бы, но тебя для меня нет. Ты — пустое место. Или тебе напомнить, какой ты урод? Тебе напомнить, как я застукала тебя со своей сестрой в нашей постели? Напомнить, как у меня выкидыш случился после этого и я пролежала в реанимации три дня, потому что была жуткая кровопотеря, а ты в это время бухал со своими дружками? Напомнить, что, когда я вышла из больницы, ты меня избил, после того, как я прогнала твоих собутыльников? Нет? Не надо? Я рада, что твоя память вернулась.
Я смотрел на нее и в горле стоял ком. Глаза Анютки заставили меня забыть о том, что я натворил и кем был. Как же сильно обидел ее тогда. Я смотрел на нее и видел ту боль, которая горела в ней до сих пор, хотя огонь ярости стал значительно меньше. Она не простила. И не простит.
— Если ещё раз ко мне притронешься, расскажу мужу и подниму скандал и тогда тебя вышвырнут отсюда с таким свистом, что тебе и не снилось. Прощай, Ромео недобитый.
Анютка твёрдой походкой направилась к двери и захлопнула ее со всей силой.
Я присел на край парты и воспоминания стали кинолентой пробегать в моей голове.
Я увидел две полоски на ее тесте, который она прятала от меня, что бы сделать сюрприз. В тот вечер Аня накрыла на стол, зажгла свечи, приготовила ужин, а я остался пить у соседа. Пришёл, а на столе, рядом с уже прогоревшими свечами, лежала коробочка и в ней тест. Помню, когда ее рвало из-за токсикоза, меня это бесило. Бесило, что она говорила о ребенке, как-будто во всем мире теперь только он, а меня нет. Я растворился, как личность, как существо. Тогда, когда она вытирала рот полотенцем в ванной после очередного приступа рвоты, первый раз ее ударил. Нет, не сильно, слегка. Да, разбил губу, но это был не я, а тот алкоголик, который сидел во мне в то время.
А с сестрой вообще получилось случайно. Она пришла забрать что-то из Анютиных вещей, я предложил ей выпить, она согласилась. Потом плохо помню, что было, но вот момент, когда я ритмично двигался на ней и меня чем-то ударили по спине, всплыл в памяти моментально. Это Аня пришла неожиданно рано и застукала нас. Дальше Аня попала в больницу, реанимацию, а я сидел дома и пил. Пил, потому, что убил своего ребенка и чуть не убил любимую женщину. Дальше всё, как в тумане. Только помню, что она проклинала меня, когда вытаскивала из квартиры свои чемоданы и пакеты с вещами под руководством старшего брата и отца.
Я пил. И пил по-черному несколько лет, пока не осознал, что жизнь моя не стоит дороже той самой бутылки, что покупаю. Здоровье уже тоже не позволяло больше пить. Я завязал. В тот день, когда вышел из нарколожки, верил, что это навсегда.
Но сегодня у меня в руках стакан, пока ещё пустой, в морозилке водка, воспоминания о прошлом, о счастливых днях вместе с Анюткой и дилемма. Пить или не пить.
Прекрасный солнечный сентябрьский день. На улице тепло, как-будто лето хватается за природу, пытаясь удержать свою власть. Но нет. Осень уже занимает место своей предшественницы. Зелень крон деревьев постепенно начинает желтеть, краснеть и облетать.
Солнечный лучик скользнул по щеке двухмесячной дочки, сладко спавшей в кроватке. Хотя бы пол часа тишины и можно примерить то, что завтра утром надену.
Я стою перед огромным зеркалом в спальне и смотрю на своё отражение. Измученное недосыпом лицо с синяками под глазами, черная кофта, которая заметно жмёт подмышками, такого же цвета юбка чуть ниже колена, безжалостно впивающаяся в мой обвисший после родов живот и, в одной с этими предметами одежды цветовой гамме, туфлями-лодочками.
Завтра я иду на похороны отца.
Я смотрю на себя в зеркало и пытаюсь понять, кто он для меня? Внешне мы не сильно похожи, это правда. Но характеры у обоих такие, что сметаем всё на своём пути. Точнее, он уже не сметёт ничего. Он умер и его больше нет.
Тихо, что бы не разбудить малышку, подхожу к книжному шкафу и достаю старый коричневый и достаточно потрёпанный альбом с фотографиями. Помните, такие, от которых даже спустя много-много лет пахнет проявителем или закрепителем. А может и тем и другим. Я в этом до сих пор не разбираюсь.
Я сажусь на кровать и начинаю переворачивать листы, на которых мои детские фото.
Вот мне месяц. Вот два, три, четыре. А тут я с ним, с папой. Он меня держит на руках и улыбается. Потом фото с мамой, старшей сестрой. Мы счастливы на этих снимках. Здесь уже мне год и я стою с маленькой метлой, стараясь помочь маме по хозяйству. Дальше снимок, где папа меня подкидывает вверх. Как же мне нравилось это ощущение полёта! И страшно, и радостно. Страшно от того, что тебя выпускают из крепких сильных рук, а радостно, что эти самые руки тебя поймают и в этом нет ни капли сомнения.
Альбом лежит на моих коленях, а я смотрю на стенку напротив кровати и вспоминаю, как садилась к папе на колени, обнимала и говорила " Папочка, когда я вырасту, то обязательно женюсь на тебе". А он смеялся в ответ и спрашивал " А куда же мы маму денем?".
Мне было уютно и тепло с ним. Никогда не было страшно, когда он был рядом. Папа.
А потом он ушёл. Ушёл к другой женщине. Я помню, что мне было очень больно и обидно. Я плакала ночами, потому что папа не от мамы ушёл, а от меня. Мой первый любимый мужчина бросил меня. Оставил. Променял на кого-то другого.
Никогда не видела, что бы мама плакала. Ей было тяжело. Очень. Трое детей. Зарплата в огромных мешках монетками, которых еле хватало на то, что бы заплатить за квартиру. Страшное сочетание в перестроечные годы- оба родителя бюджетники. Мама учитель, папа военный. Денег нет, папы нет, будущее сомнительное.
Папа исчез из нашей жизни в тот момент, когда пересек порог
