восьмом участке, понимаете? — с намёком сказал он и в кабинете стало тихо-тихо, так, что было слышно, как на улице протарахтел грузовик.
Все взгляды вонзились в меня, и я поёжилась.
— Она — единственный выживший участник из группы, — продолжил Бармалей, — об Уткине я сейчас не говорю, его дальнейшую судьбу мы пока не знаем. Так вот Зоя Горелова получила сильный удар по голове, чуть не погибла. Её спас местный охотник, нашел на болоте, когда она тонула, вытащил и привел к нашему лагерю. А вот память Зоя Борисовна потеряла полностью. Не может о себе вспомнить вообще ничего.
— Но при этом о моём проекте она прекрасно осведомлена! — вскричал Абрамовский, потрясая кулаками. — Товарищи! Да что ж это такое⁈ Этот проект был засекречен! О нем мы докладывали только в ЦК КПСС и то — всего две недели назад! Откуда⁈ Откуда, я спрашиваю, ваши сотрудники узнали о нем? Да мы даже название сорту дали недавно и о нём было известно всего троим!
Все взгляды опять переместились на меня.
Я пожала плечами, мол, невиноватая я.
— Нет! — продолжил бушевать Абрамовский, — я этого так не оставлю! Что ещё известно вашим сотрудникам⁈
— Но позвольте… — замямлил Караулов, он так переволновался, что аж покраснел, — понимаете, товарищ…
— Нет! Не понимаю! — заверещал Абрамовский, — и понимать отказываюсь! Такого просто не может быть!
— Может! — вдруг подала голос секретарша и все разом умолкли. — Может такое быть! Я недавно читала статью в одном журнале. Так вот там было написано, что один мужчина упал с третьего этажа и ударился головой. В результате он забыл о себе всё, зато стал разговаривать на нескольких языках и начал играть на скрипке. До этого он скрипку даже в руках не держал.
— Сказки, — отмахнулся Караулов. — После падения с третьего этажа, он гарантированно сломал бы себе шею.
— А, может, и не сказки, — задумчиво протянул Бармалей и побарабанил пальцами по столу, — Зоя Борисовна ведь тоже на гитаре играть начала и петь. А раньше не умела вообще.
Все опять посмотрели на меня. Уже с более пристальным интересом.
— Так! Вы мне тут зубы не заговаривайте! — не повелся Абрамовский, — я буду жаловаться «наверх»!
— Подождите! Подождите, Константин Викторович! — Бармалей умел, когда надо быть жестким и убедительным, — ничего ведь не произошло столь ужасного. Проект вы так или иначе всё равно собираетесь внедрять по всей стране. Он поддержан Партией. Гриф «секретно» с него давно снят. Небось и в газете уже написали об этом? С чего тогда это ваше возмущение? Что моя лаборантка о нем что-то там знает? Ну, так она вполне могла где-то услышать, возможно это у вас произошла утечка… Проверяйте своих, Константин Викторович, а с моими сотрудниками я уж как-нибудь и сам разберусь…
— Так мы никогда не договоримся, товарищи, — сквозь зубы проворчал Абрамовский, неприязненно поглядывая на нас с Бармелеем.
— Ну, вы же всё равно хотели проводить работу с главуправлением, а не с нами, — развёл руками Бармалей, мол, «сам дурак».
— Что вам ещё известно о проекте? — направил на меня недобрый пристальный взгляд Абрамовский.
— Не знаю, — покачала головой я, — не помню… извините…
— Ну ладно, будем считать это случайностью, — поджал губы Абрамовский, — и надеяться на вашу порядочность.
Я согласно кивнула, мол «никогда и никому!».
Напряженная атмосфера в кабинете понемногу начала рассеиваться.
— И вот что я предлагаю, Егор Степанович, — таки продолжил мысль Абрамовский, очевидно прерванную, нашим появлением в кабинете. — Давайте поступим так — вы нам помогаете следующим: нужно выделить три поля, рабочую силу, а также я планирую приобщить школьников. Ближайшая школа у вас где?
— В Озёрном, — ответил Караулов. — Четыре километра отсюда. Школа-интернат.
— Мы привлечём школьников, заложим опытное пионерское поле, где дети будут проходить сельскохозяйственную практику и получать навыки агрономического дела. А главное — мы уже сейчас начнем готовить смену будущих агрономов, которые займутся интродукцией борщевика по всей стране!
— Отлично! — Караулов воодушевленно хлопнул ладонью по столу, глаза его пылали, — а вы что?
— А мы сможем проводить опыты по приживаемости борщевика в вашей природной зоне. Проведем исследования калорийности надземной массы, сахарного минимума и химического состава. И главное! — Абрамовский поднял палец вверх, — Да. И я уверен, что это будет изумительный результат. Так вот, главное — мы научимся получать высоковитаминные комбинированные силосы в огромных масштабах! Мы накормим нашим силосом всех коров и овец Советского союза! И начнем уже прямо сейчас.
— Как сейчас? — схватился за голову Караулов, — разгар лета, все поля давно засеяны.
— А я рассматриваю борщевик в том числе и как пожнивную культуру, — спокойно парировал Абрамовский. — Вот соберёте овёс на зелёный корм или что там у вас ещё растёт, а на том месте посеем борщевик.
Караулов кивнул.
— Когда собирать планируете?
— Через неделю, — улыбнулся Караулов счастливой улыбкой.
— Ну вот, значит, через десять — четырнадцать дней мы уже засеем первые три поля борщевиком! — потирая от переполняющего энтузиазма руки, заявил Абрамовский. — Начало будет положено.
— Эх! За это надо бы выпить, — заявил Караулов, — но у нас на всё лето сухой закон, пока не соберем урожай. Ну вы же понимаете?
— Понимаю, — кивнул Абрамовский. — Но мы осенью хотим открыть Народный университет по распространению интродуцированных видов. Поэтому приедем к вам тоже. Урожай проверим, опыты проведём, заодно и отметим.
Они ещё немного поговорили о всяко-разных делах, и мы с Бармалеем вышли.
— Вот ты меня подвела! — сердитым шепотом отчитывал меня по дороге Бармалей, когда мы уже вышли из здания. — Рассказывай теперь, где ты всё это вынюхала?
— Да не знаю я! — оправдалась я, беспомощно разводя руками, — само как-то в голове появилось.
— Ох, Горелова, Горелова, что-то ты явно недоговариваешь, — попенял мне Бармалей.
— Я к следователю после ужина иду. Он разберется, — примирительно ответила я.
— Ох, что-то мне слабо верится, — покачал головой Бармалей.
— Кстати, Иван Карлович, — вдруг вспомнила я и аж остановилась посреди дороги, обильно поросшей по обочинам ромашками и пушицей, — отдайте мне мой паспорт. И подскажите ещё, что там у меня с деньгами?
— С какими деньгами?
— Ну, не знаю… зарплата мне какая-то ведь положена? Или суточные, если это командировка? Или полевые? Что-то в денежном эквиваленте. Завтраки мы же сами себе готовим, так мне Анфиса сказала…
— Не Анфиса, а Анфиса Поликарповна, — строгим голосом перебил меня Бармалей.
— Да, Анфиса Поликарповна, — послушно повторила я и продолжила, — мне же нужно продукты в магазине купить, и сапоги новые… да много чего еще.
— Вот, возьми пока, — Бармалей ткнул мне в руку пару мятых купюр. — На завтрак хватит. А завтра с утра зайдешь в бухгалтерию, и они тебя рассчитают. Это в управлении, где мы были, только на первом этаже. Спросишь там.
— Спасибо, Иван Карлович, — поблагодарила я, сунув деньги в карман. — Завтра получу зарплату и верну вам…
— Не начинай, — отмахнулся Бармалей.
Мы как раз дошли до одноэтажного длинного здания из серого бетона, выстроенного буквой «Г», и Бармалей завернул туда:
— Ужинаем здесь, — пояснил он, и мы вошли.
Внутри, у порога, были две металлические вешалки, куда мы с Бармалеем повесили куртки, в другой комнате находилась рабочая столовая, сейчас ещё совсем пустая.
— Роза, здравствуй, — улыбнулся Бармалей, когда ему навстречу выкатилась низенькая шарикообразная женщина явно восточных кровей. — Что у нас сегодня на ужин?
— Здравствуй, дорогой Иван Карлович, здравствуй! — разулыбалась в ответ она, блеснув золотым зубом, и перед нами словно из воздуха материализовались две огромные тарелки, наполненные пшённой кашей, зажаренной на сале. К каше каждому полагалась огромная котлета и салат из свежей капусты.
Испорченное настроение Бармалея понемногу начало улучшаться, он набросился на еду, а я вдруг увидела зеркало. Большое трюмо с чуть потрескавшейся амальгамой по краям, находилось в углу столовой, где кормили рабочих. Не удержавшись от соблазна (у нас в лагере зеркала не было, у меня так точно, Аннушка своё невзначай разбила, давно ещё, а у Нины Васильевны просить было бессмысленно, поэтому своё отражение я видела очень смутно, лишь в наполненной водой бочке), а тут прямо такое огромное зеркало! Я подошла к нему и пораженно уставилась на своё отражение: на меня смотрела невысокая худенькая девушка с обветренным загорелым лицом, на котором выделялись широко посаженные серьёзные глаза серого цвета.
Я смотрела на себя и смотрела, так как увидела себя впервые. Не знаю, была ли я разочарована или нет, сейчас понять было трудно. Почему-то я себя представляла по-другому — кареглазой брюнеткой. Не знаю, с чего вдруг так.
— Зоя!
