Взглянув в глаза художника, Николай Александрович понимает, что собеседник внимательно вслушивается в каждое его слово:
– Я, например, хочу позволить народу участвовать в управлении государством, но моя матушка и брат категорически против… Даже
слышать не хотят… Говорят, что это будет равносильно разрушению империи…
После небольшой паузы он задает риторический вопрос:
– А вы знаете любимую фразу Фридриха Великого?
Художник вопросительно смотрит на государя, продолжая свою работу.
– Дипломатия без оружия подобна музыке без инструментов…
По лицу Валентина Александровича скользит улыбка. Государь продолжает:
– Матушка мне все твердит, что большой почитатель Фридриха – Павел I – пренебрег этой важной мыслью.
Николай Александрович в раздумье смотрит в сторону, как бы наедине сам с собой.
– Я чувствую, что мне уготованы жестокие испытания… Одновременно понимаю, что все от Бога… Хочется объяснения… Грешно, но… иногда влечет к пониманию сверхъестественного… Вы были, Валентин Александрович, на спиритических сеансах?
– Нет, не приходилось, ваше величество.
– Вы знаете, производит впечатление… Хотя, скорее, приносит беспокойство и вызывает больше вопросов…
Эта свобода общения, спокойствие, размышления Николая Александровича сейчас открывают художнику едва заметную противоречивость характера государя. С каждой его фразой открывается человек, ушедший, возможно, далеко вперед в своих воззрениях. Мысли его кажутся чистыми, открытыми и близкими. К сожалению, от всего этого строгая композиция рушится на глазах и портрет остается безликим. Не оставляя надежды на сегодняшний успех, Валентин Александрович надеется более плодотворно поработать дома и прийти во второй раз с каким-то решением.
– Ваше величество, я полагаю, на сегодня достаточно. Да и вы, наверно, устали с непривычки.
– Нисколько, Валентин Александрович… Но… как вам угодно, – доброжелательно соглашается государь.
– Тогда до встречи на следующей неделе… Ну, скажем, во вторник, как сегодня, в 10 утра?
– Хорошо! До встречи…
На следующем сеансе Николай Александрович встречает художника стоя почти в той же позе, которую оставил несколько дней назад. Валентин Александрович тут же понимает, что государь ждал этой встречи, ждал очередного общения с ним.
Хотя решения по композиции портрета не найдено, художник тоже пришел на второй сеанс в хорошем настроении и с желанием работать. Совершенно неожиданно для самого себя он вдруг улыбается и говорит государю о произошедшем случае с ним накануне.
– Иду намедни домой. Вдруг вижу интересное русское лицо: мужик яркий такой, лет сорока, уверенный «бычий» взгляд, рыжие густые волосы, нос орлиный… Остановил его и говорю: «Пойдешь ко мне в натурщики?»
– Отчего, барин, не пойти, коли заплатишь хорошо, – отвечает.
– Обрадовался я: «Экий ты молодец!»
– Я что… Вот у коня под животом настоящий молодец!
– Каков, шельма! Ваше величество… Все тут при нем: ни прибавить, ни отнять…
– Да… русский мужик иногда скажет так, что ни от одного мудреца не услышишь…
– Неужели, государь, вам известен русский мужик?
– Я молюсь за него… Хотя лукав, но… многогранен и интересен…
В нем есть что-то от Христа… Терпение прежде всего… Он ведь взял на себя тяготы холопства при Иване Грозном, невероятное напряжение строительства и продолжительных войн при Петре, только Екатерина Великая начала думать о нем как о человеке… Он как-то по-своему понимает жестокость… Видимо, через истинную справедливость… И при этом крепости ему не занимать… А главное – самодостаточен… Сколько в нем прозорливости… ясновидения…
– Такого о мужике, ваше величество, я никогда не слышал.
Николаю Александровичу это по вкусу:
– Я полагаю, что именно из простого русского народа появится светоч новой философии, который глубоко осмыслит жизнь и отбросит все мелкое… Помните у Достоевского: «Россия сама спасется и весь мир спасет».
Художник молчит, не возражая.
– Валентин Александрович, скажите по правде, много ли вы писали мужиков?
– Каюсь, ваше величество, серьезно до него не добрался… После Сурикова, Перова и Репина… даже боязно.
– Мужик под силу не каждому… Но… у вас все впереди… Я, грешным делом, увлекаюсь фотографией и втайне от моей семьи люблю делать портреты простолюдинов…
После небольшой паузы Николай Александрович продолжает:
– Мы, русские, не видим всего того хорошего, что рядом. Все хотим быть похожими на Запад, а ведь культура западная – захватническая… Вот Византия, основанная на уважении к труду и самопожертвовании ради общественного развития… Так она же тем Западом и уничтожена… Не видим мы мелочности интересов этого самого Запада… Там только с виду все красиво и привлекательно, а внутри… А когда мы им уподобляемся, становимся рабами.
Через минуту Николай Александрович в раздумье добавляет:
– Примечательны размышления и наблюдения за иностранцами Ивана Александровича Гончарова в романе «Фрегат «Паллада»… Сколько юмора и знания жизни…
– При всем согласии с этим романом о кругосветном путешествии я, ваше величество, как-то легко и свободно себя чувствую в Париже… Риме… С интересом приглядываюсь к новым художественным формам, самобытным художникам…
– По-моему, ничто так быстро не устаревает, как новые формы… Радость туземца клочку цветной материи тоже олицетворяет интерес к красоте.
Валентин Александрович искренне удивлен этой реакцией, для него художественная форма – часть профессии:
– Пустоту не скроешь никакой формой и стилем… А новые формы, государь, в том смысле, что быстро меняющаяся жизнь приносит новые чувства. В этом своя свобода… обновление.
– Интересная мысль!.. Здесь я, пожалуй, не вправе вам возражать… А что касается свободы, вопрос это непростой… Только тогда начинаешь понимать цену свободы, когда у тебя уйма власти… Это как запретное яблоко на Древе Жизни…
Художник вопросительно поднимает глаза.
– Как это ни странно звучит, но только узник понимает цену свободы и знает, за что страдает… Чувство же воображаемой несвободы каждый человек понимает по-своему: одним ненавистны оковы власти, конкретных вышестоящих людей, другим – консервативные устои, порядки или законы. Это как в семье: главный кажется угнетателем, а убери его – все развалится. Он не только доминирует, но и помогает и защищает. Если его не понимают, то такой устой долго не продержится… Нам не дано проникнуть в душу каждого, и человек далеко не ангел… а посему у такого рода свободы есть оборотная сторона – она освобождает и порок.
– Несвобода даже в мыслях всегда угнетает, ваше величество…
Николая Александровича понимали нечасто и, как правило, только тогда, когда он был готов соглашаться с навязываемыми ему чужими мыслями. Искренность же требовала особого понимания.
– По-вашему, свобода независима от времени и условий… А мне кажется, глубокое понимание этой самой свободы зависит… от состояния внутренней гармонии человека.
Почувствовав, что выразился слишком пространно, государь поясняет:
– Мне постоянно подают прошения и часто спрашивают: «Будет ли освобождение евреев в России?». Но ведь ответ очевиден. Неужели люди не понимают сами?
Валентин Александрович внимательно вопросительно смотрит на государя. Среди художников евреев было не так много, но были среди них друзья, знакомые.
– Да, ваше величество, об этом часто можно услышать в богемных кругах.
– Ну, то, что этот вопрос зудит в богемных кругах, мне понятно.
Николай Александрович, повернув голову, смотрит в окно и продолжает:
– А почему простые русские мужики не просят так настойчиво подобного?.. Видимо, понимают, что не пришло время… Эти несвободы для еврейского населения, или, скорее, ограничения оседлости ввела Екатерина Великая… Вы знаете, Валентин Александрович, что это за ограничения?
– Конкретно… не знаю.
– Они не строгие: не допускать к власти, не селить без разрешения в крупных городах, освободить от службы в армии, но на этом они сами настаивали… Вот практически все.
– Не так много.
– Даже очень немного… Терпеть-то они не хотят, как русский мужик… Потому как иудейская вера не признает жертвы Христа… Екатерина была очень мудра… Эти ограничения совпадают с назиданиями Моисея… Она верила, что страданиям русского простого народа наступит конец, и он с его способностями станет обогащаться… Они, по крайней мере, этого достойны!.. Именно эти наши православные русские мужики, которые защищают, кормят страну, сеют и пашут, наконец!
– Но, ваше величество, из числа еврейской национальности люди весьма интересные и производят благоприятное впечатление.
– Это так, – улыбается государь. – Мне не хочется так думать о всех людях этой национальности, но вот, к примеру, один еврей-ювелир доставляет Александре Федоровне бриллианты… почти в два раза дешевле, чем в петербургских магазинах… и моя жена, как человек практичный, ему, естественно, благоволит… Но мне-то докладывают, что это благородство оплачивается богачами диаспоры… Известны мне и цели всего этого.
