насмерть. Анестезиолога ранило. Остальных не задело.
— И в чём твоя вина? — покачал он головой, глядя мне в глаза.
— Если бы я её не уговорила… Если бы мы остались дома. Или в кафе… Если бы не пошли…
— Насть, — он покачал головой.
— Я знаю, знаю, глупо винить себя за всё то дерьмо, что случается.
— Нет, это не глупо. Но ты не виновата. Не ты виновата.
Я смотрела в его колдовские серые и такие больные сейчас глаза.
— Мама бы никого не винила. Никого. Даже когда убили отца, она говорила — это был его выбор. Мы можем отвечать только за себя. Когда летим в горячие точки, когда лезем под пули — мы знаем на что идём. И она знала. Никто ни о чего не застрахован. Но иногда мне так невыносимо хочется, чтобы я не потащила её на тот чёртов дневной сеанс. Чтобы мы остались дома.
— Она спасла жизнь человеку. И не потащи ты её на тот сеанс — и для него всё закончилось бы иначе. Но он остался жить благодаря ей.
— Ты тоже был ранен, да? Эти шрамы у тебя на животе? — коснулась я кожи под тонкой футболкой.
Он кивнул.
— Они совсем свежие.
— Чуть больше года, — тяжело вздохнул.
— Ладно, не буду спрашивать, если тебе трудно об этом говорить.
— Да, мне очень трудно об этом говорить. Особенно тебе.
— Почему?
— Потому что ты потеряла маму, тебе столько пришлось пережить, а я… у меня всего лишь шрамы.
— Зато у меня теперь есть ты. Если всё это было нужно для того, чтобы встретить тебя…
— Нет, всё это было не нужно, — покачал он головой.
Я потянулась к его губам, не дав договорить. Он ответил на поцелуй.
И к чёрту все эти разговоры.
Что бы ни говорила Оксанка, я любила Захара. И не думала про Урода. Не хотела думать, не хотела спрашивать, не хотела знать. Ничего. Особенно сейчас, когда стала верить другим рукам. Когда училась дышать полной грудью. Стала забывать боль, страх и стыд.
Но именно сейчас после её чёртовых слов я снова стала оглядываться. Мне стал мерещиться Урод. Его запах, его машина, его фигура.
Его белая майка под чёрной кожаной курткой.
Его взгляд под надвинутым на глаза капюшоном.
Его рука, что вдруг легла на поручень в автобусе рядом с моей…
Я ехала на первое собрание в академию в утренний час-пик, когда он встал сзади.
Или не он, а какой-то другой извращенец. Я боялась повернуться, боялась пошевелиться, когда он прижался ко мне своим возбуждённым пахом и тяжело задышал. Коснулся шеи. Я закрыла глаза, готовая услышать «Привет, Блондиночка!», но автобус резко затормозил, я рванула вперёд, проталкиваясь между людьми, а когда оглянулась, никого не увидела. Никого, похожего на Урода.
Сердце бешено колотилось. В горле пересохло. И даже оказавшись в академии, я никак не могла успокоиться, даже пропустила часть обращения, думая о своём. Но потом нам зачитывали правила, рассказывали историю, объясняли особенности обучения — я отвлеклась, забыла.
Собрание закончилось. Тех, кому требуется общежитие, пригласили к столу. А я обернулась к выходу и… увидела его.
Он стоял у стены. Спокойный. Расслабленный. Грыз ноготь. И, казалось, даже на меня не смотрел. Но он смотрел. Из огромной аудитории словно резко высосало весь воздух — мне нечем стало дышать. И словно не было тех двух месяцев без него, не было свободы, не было забвения — не было ничего. Он никуда не делся. Просто ослабил поводок.
— Как ты собираешься учиться? — пошёл он рядом, словно старый знакомый.
— Также, как поступила. Молча.
— Это не школа, детка. Ты не сможешь и учиться, и работать. А тебе надо на что-то жить. Надо платить за квартиру. Покупать тетрадки, учебники, — задавался он, казалось бы, простыми житейскими вопросами, шагая рядом со мной к остановке, а меня трясло.
Трясло от ужаса, от его близости, от его запаха, когда он слегка прижал меня к себе, заслонив от торопливого пешехода на узкой улице.
Мозг захлёбывался от нахлынувших эмоций, отказываясь соображать, выдавая обрывки мыслей, цепляясь за какие-то несущественные детали.
Что Урод небритый и выглядит уставшим. Что губы у него обветренные. И что, когда он ко мне лицом, я обычно смотрю на его кадык. Острый. Выразительный. Туда-сюда ходящий под тонкой кожей. То словно взрезающий её на высоте желания, то вдруг исчезающий, как все его чувства глубоко внутри.
«Я знаю все оттенки его кадыка, — думала я. А ещё думала: — Странно. Буквально накануне мы обсуждали с Захаром тоже самое: на что жить».
Это настолько очевидно, что пришло в голову даже Уроду? Или он просто услышал на лекции, насколько учиться будет непросто, про нагрузку, с которой справляются не все, про то, что учёба будет требовать максимальной отдачи и вложения всех имеющихся сил.
Услышал и что? Проникся?
Я паниковала, хоть и пыталась не показывать вида.
— Тебя не касается, — гордо вздёрнула я подбородок.
— Уверена?
— А что есть какие-то предложения?
— Конечно, — втянул он носом мой запах. — Чёрт! Как же я скучал. А ты? Хоть немного по мне скучала? — Скользнула его рука по моей спине.
Он усмехнулся, когда не получил ответа.
— Зайдём куда-нибудь? Обсудим?
— Что?
— Моё желание… о тебе заботиться.
Я усмехнулась.
— Меня ждут, — попробовала вырваться, но он меня и не держал.
— Никто тебя не ждёт, Блондиночка. Никому ты кроме меня не нужна.
Я набрала воздуха в грудь, чтобы возразить, но он перебил:
— Ах, да. Захар. У тебя же теперь есть Захар. И куда там он сегодня поехал? — он демонстративно посмотрел на часы. — Устраиваться на работу? Он тебе так сказал?
Да, он так сказал. И я была уверена, что это правда. Но то, что Урод появился именно в тот день, когда Захар был занят и не поехал со мной, как
