усмехнулась я.
— Договоримся? — достал он из подставки на столе зубочистку, сунул в рот.
Перед ним, как обычно, стоял бумажный стакан с кофе и он, как всегда, ничего не заказывал и ничего не ел.
— Я, выходит, у тебя в долгу? Из-за квартиры?
— Забудь, — небрежно отмахнул он. — Это не сгодится за оправдание, если ты его ищешь. Ты ничего мне не должна.
— А как насчёт сделки?
— Хочешь поторговаться? М-м-м, переживаешь за своего парня, — он понимающе кивнул, не сводя с меня глаз. — Обещаю, он не узнает. А если узнает, то не от меня.
— Не договорились.
— Детка, пока ты будешь делать, что я скажу, ему ничего не грозит.
— Ты не понял, — покачала я головой. — Это я ему не скажу, что тебя видела. Что ты ошивался за мной по автобусам, ходил в академию. Я не скажу, а ты исчезнешь из моей жизни. Исчезнешь навсегда.
Он засмеялся. Легко. Заразительно.
— Так ты пришла ставить мне условия?
А потом резко толкнул стол и схватил меня за руку. Стакан упал. Кофе разлился. Тёплая коричневая жидкость текла на пол и по платью мне на ногу, но Урод не отпускал.
— Вижу, ты так ничего и не поняла. Здесь я ставлю условия, детка. А ты их выполняешь. Соглашайся, Блондиночка, — он улыбнулся губами, сверля меня ледяным взглядом.
— Это всё, чего ты хочешь?
— А тебя что-то смущает? — отпустил он мою руку.
— Только одно. Что ты больной ублюдок, у которого ни стыда, ни совести.
— Именно так я говорю своему коту, когда посреди комнаты он нализывает себе яйца: ни стыда, ни совести.
— У тебя есть кот? — удивилась я.
Урод довольно потянулся, расправил плечи. Передвинул зубочистку с центра на краешек рта.
— Познакомить тебя? — теперь он улыбался глазами.
«Расскажи мне лучше, что ты знаешь о Захаре. Что, чёрт побери, что вас связывает, — хотелось мне ответить. — Закричать: — Кто он такой?»
Но хотела ли я знать, что он мне скажет?
Люди часто советуют: «нужно просто поговорить», «спроси — и тебе ответят». Наверное, эти люди живут в мире лучшем, чем мой. В моём мире словами пользуются, чтобы вводить в заблуждение и добиваться своих целей. В моём мире: «спроси — и тебе солгут».
Я пыталась вчера поговорить с Захаром.
Мы ужинали. Взяв в плен его руку, я рассматривала татуировку на запястье, стараясь вспомнить откуда я её знаю, пытаясь угадать что он забил цветными чернилами.
— Здесь же было пять букв, да?
Он мягко усмехнулся, но не ответил. Я отпустила его руку и пошла в лобовую атаку.
— Что ты знаешь про Оболенского?
— Про кого? — удивился он. — А! Про начальника СИЗО? — Пожал плечами: — Ничего. Что я могу про него знать?
— Но ты же там работал. На кухне наверняка болтали.
— Болтали. Разное, — Захар перестал улыбаться. — Обо всех болтают.
Он встал, собрал со стола грязную посуду и включил воду, развернувшись ко мне спиной.
Вечером мы пошли гулять. И неожиданно встретили у подъезда соседку.
— Как дела, милая? — остановилась она.
— Хорошо, — улыбнулась я.
Она кивнула в ответ, а потом удивлённо уставилась на Захара:
— Как ваша нога?
Он замер, словно хотел спросить: «Нога?», но потом вспомнил:
— А, нога! Спасибо, хорошо, — и потянул меня за руку, давая понять, что нам пора идти.
— Ну вот и славно, — махнула нам вслед Мария Кирилловна. — А то уж вы так хромали.
Я слышала, как за спиной хлопнула дверь подъезда.
— У тебя болела нога? — удивилась я.
— Да, ерунда. Споткнулся на ступеньках, подвернул ногу, ну и хромал немного, пока поднимался, а она спускалась навстречу, увидела. Я уже и забыл о том случае. А эта старушка из какой квартиры?
— Из соседней. Где невыносимо скрипит дверь.
— Да? Может, помочь ей с дверью? Смазать петли?
— Может. Спроси.
Спроси — и тебе соврут.
Я пожала плечами, и сама не зная, что меня насторожило: испуг в его глазах, то, как он побледнел, когда соседка его узнала, или как заторопился, уводя меня прочь от разговоров и расспросов. Он обнял меня за плечи, развернул запястье и шепнул:
— Что ты хочешь знать об этой татуировке?
— Всё. Это ошибки молодости? Первая любовь? — оживилась я. — Расскажи мне!
— Это не то, о чём ты думаешь, — улыбнулся он и прижался губами к моим волосам…
— Нет, спасибо! Пожалуй, воздержусь от знакомства с твоим котом, — ответила я Оболенскому.
Встала и пошла в туалет — застирать платье.
Я включила воду и смотрела на себя в зеркало над раковиной, когда щеколду выбили и дверь с грохотом распахнулась.
В проёме стоял Урод, и знакомое выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
— Тогда продолжу твоё знакомство с тем, с кем ты уже знакома, — улыбнулся он, закрывая за собой дверь.
В узком пространстве деться мне было некуда и защищаться нечем.
Да я и не умела от него защищаться. И он пресёк мои малейшие попытки:
— Делай, что говорю, и твой Захар не пострадает.
Он задрал платье, подхватил меня за задницу и посадил на полку у раковины.
Встал между ног. Расстегнул брюки.
А я поймала себя на том, что смотрю не на его торопливо оголяющие член руки. Не на ставшее ожесточённо-сосредоточенным лицо, не на грудь, что вздымалась от частого дыхания, не на жадно хватающий воздух приоткрытый рот — я смотрю на шею. Я всегда смотрю на его шею. Когда, отодвинув в сторону полоску трусиков, он в меня вошёл, она выгнулась, обнажив кадык, я выпрямила беспомощно согнутые руки, что всегда держала прижатыми к себе и положила ему на плечи. Положила, скрестила, ткнулась лицом в его чёртову шею, закрыла глаза и вдохнула
