бы догадалась, но чёрта с два она угадала, если подумала, что застала меня на месте преступления и я сознаюсь. Чёрта с два получит преимущество.
— Оксан, я платье пошла застирать, — выдохнула я. — Оболенский нечаянно облил меня кофе. И пошёл следом извиняться. Грёбаная защёлка уже была сломана, а дверь открыта, — врала я так, словно всю жизнь только этим и занималась.
Оксанка замерла, а потом в её лице что-то поменялось: нахмуренное, надменное, оно вдруг разгладилось, успокоилось, как море после шторма.
— А что ты вообще здесь делала? — спросила она без вызова в голосе.
— Про работу пришла спросить. Откуда мне было знать, что тут Оболенский.
Не спрашивай — и тебе не соврут.
Она убрала в карман чёртов блокнот.
— Моя мать водила тебя к гинекологу, да? Тёть Катя сказала ты девственница.
— Она всем кому не лень это рассказывает? — возмутилась я.
Оксанка вздохнула:
— Он твой первый парень да, Захар?
— Да, — коротко кивнула я.
— Понимаю, — сочувственно поджала губы Оксанка. — В общем, Лёха сказал, Захар, походу, связан с какой-то группировкой или бандой, короче, с какими-то людьми, с которыми лучше не связываться. И Оболенский бы не стал. С ним кто-то потолковал насчёт Захара, поэтому он скрипел зубами, но не вмешивался.
— С какими людьми? Чем они занимаются? Во что не вмешивался? — засыпала я её вопросами, когда она замолчала.
— Я не знаю.
Блядь, тупая сука!
— Так узнай. Нет! Я сама узнаю. Возьми меня с собой на свидание с братом.
— Ладно, — пожала она плечами. — Заказывать что-нибудь будешь?
Я мотнула головой. Оксанка встала.
— Пойду работать.
Я потянулась за сумочкой, но остановилась, посмотрела на неё.
— А зачем ты ходила к гинекологу?
— На аборт.
Что? Я дёрнулась, словно меня прострелило, да так и замерла, сгорбившись.
— Насть, с тобой все в порядке? — нагнулась Оксанка.
С-с-су-у-ка, Урод! Он же кончил в меня. Он же… был без резинки. Вот мудак!
Я выдохнула.
— Всё нормально, — схватилась я за спину. — Кольнуло в боку. Пойду. Поздно уже. — Я встала, но снова остановилась. — А Гринёв знает? Что ты сделала аборт?
Она покачала головой. С грустью. С горечью.
Я потянулась, чтобы её обнять. Прижала к себе. Погладила по спине.
— Я ему не скажу. Ты же моя подруга.
И побежала домой.
Я так торопилась, что, отмыкая дверь, даже не поняла, что не так.
Мудак! Он не просто меня трахнул. Не просто в меня кончил. Он меня ещё и подставил.
Выполоскав из себя сперму Урода несколькими спринцовками с кислым раствором, что, конечно, уже было бесполезно, но хоть так, я стояла под душем и считала, когда у меня были последние месячные, когда вдруг поняла, что не так.
Скрип.
Когда я открыла свою дверь, соседская скрипнула, приоткрывшись, видимо, сквозняком. Но наша соседка никогда не оставляла дверь открытой. Никогда.
Я наскоро вытерлась, натянула штаны, футболку, кофту и вышла на лестничную клетку.
— Мария Кирилловна! — постучала я скорее для приличия: дверь в её квартиру действительно была приоткрыта. — Мария Кирилловна! Простите, что поздно.
Я толкнула обитое дерматином полотно, петли истошно заскрипели.
— Мария Ки… О, господи!
Я в ужасе прижала руку ко рту, чтобы не закричать.
Старушка лежала на полу.
Я кинулась к ней, пощупала пульс. И уже вызвала Скорую, когда она застонала.
Я содрала с себя кофту, положила ей под голову.
— Мария Кирилловна, что случилось?
— Ничего не помню. Темнота, — слабо шевельнула она рукой.
— А Захара? Захара помните? Ну того парня, с которым вы меня сегодня видели, — высказала я страшное и первое предположение, что пришло мне в голову.
— Да, Захар. Он приходил, — просипела она.
Я похолодела сильнее, чем её рука, глядя на струйку крови, что вытекла из её носа.
— Вы сказали, он хромал? А давно это было?
— Холодно, — сказала она. — Я было метнулась, чтобы её чем-нибудь укрыть, но она остановила меня за руку. — Было холодно. И дождь. Шёл дождь. И листья…
— Листья? Только распускались?
Она мотнула головой:
— Жёлтые.
— Осень? Была осень?
— Он предложил смазать петли, чтобы не скрипели.
Я замерла в ужасе. Её голова бессильно упала на бок.
— Мария Кирилловна! Мария Кирилловна!
Но я трясла её напрасно.
Скорая констатировала смерть и не стала забирать тело.
Пришёл участковый, опергруппа, следователь, приехала её дочь с мужем, санитары с чёрным пакетом.
В мою дверь позвонили около полуночи.
Я посмотрела в глазок и, подавив желание не открывать, распахнула дверь.
— Захар?
Он стоял, держась за косяк. Весь в крови.
— О, господи! Захар!
И я, что собиралась с порога наброситься на него с вопросами, молча помогла ему зайти.
Уложила на кровать. Метнулась к телефону, чтобы вызвать Скорую, уже вторую за сегодняшний день. Но он упрямо покачал головой.
— Настя, нет.
Тазик с тёплой водой. Полоща в нём полотенце, я стирала с лица Захара кровь. Другое полотенце, со льдом лежало у него на животе.
С лицом всё было более-менее: просто разбита бровь. А вот на животе и спине живого места не было. Синяки. Ушибы. Кровоподтёки. Наверно, сломано ребро. Может, не одно.
Он кряхтел, кривился, когда я снимала с него грязную одежду, но от больницы всё равно отказался.
— Ерунда. Заживёт, — отнекивался он.
И я должна была спросить. Не могла не спросить. Хотя и я знала, что он не ответит.
— Кто тебя?
— Да так, старые друзья. Ерунда, не бери в голову.
— Угу, — кивнула я. — Мне надо что-нибудь о них знать? О твоих старых друзьях?
— Нет. Мы все решили, — глядя на меня, слабо
