начала расстёгивать пуговицы с верхней.
— Тихо, тихо, тихо, — остановил он мои руки.
Обогнул. Запер дверь изнутри. Китель, сверкнув погонами, повис на спинке стула. А Урод снова подошёл вплотную.
— Вот теперь можешь раздеваться.
— Сначала пообещай, что ты больше его не тронешь.
— А надо ли? Что мне стоит нарушить своё обещание? Но если ты хочешь: обещаю.
Платье упало на пол. Я достала из лифчика и протянула ему презерватив:
— И вот ещё что.
Он взял упаковку двумя пальцами, усмехнулся:
— Видишь ли, Блондиночка. Со вчерашнего дня предложение немного устарело. Теперь новые условия.
— Какие?
— Как давно у тебя были месячные?
— Тебя не касается.
— Теперь касается, — бросил он презерватив в мусорную корзину. — Я хочу ребёнка.
— Что? — отшатнулась я, не веря своим ушам. — Нет.
— Конечно, да, моя девочка. Да. И это будет мой ребёнок, — он расстегнул брюки, увлекая за собой на старый кожаный диван, подтянул меня на себя. — Мой. Наш. Твой и мой, — вёл он пальцем по груди, по линии кружев, потом просунул руки, чтобы расстегнуть застёжку. Приподнял в руках грудь, большими пальцами поглаживая соски. — Я позабочусь о вас обоих.
«Он говорит обо мне и ребёнке или о сиськах?» — подумала я, и весь ужас сказанных им слов дошёл до меня не сразу.
Его губы ласкали грудь, его пальцы ласкали между ног — он был нежен как никогда, а я хватала ртом воздух, словно была немой от природы и не могла произнести ни слова.
— Нет. Нет! — упёрлась я в его грудь, когда его горячий член прижался к моему животу.
— Я же сказал: да, — остановился он, и голос его стал ледяным. — Ты будешь приходить, когда я скажу, куда я скажу, и раздвигать ноги. А сейчас закрой рот.
Он насадил меня на себя. И стал двигаться резкими жёсткими толчками, втягивая сквозь зубы воздух и шумно выдыхая открытым ртом. Его пальцы впивались в мои ягодицы. Его член ходил внутри как чёртов поршень. И как я ни сопротивлялась, стараясь думать о чём-нибудь плохом, противном — разрядка была неминуема, и нарастающее желание затопило сознание.
Урод дёрнулся и застонал.
И я, впившись в его спину ногтями, задержала дыхание и ткнулась лбом в его плечо.
— Ну, почему а, почему? — водил он носом, губами по моей шее, вдыхая запах. — Почему только с тобой так сладко? Почему я схожу с ума по тебе, девочка?
Если бы я знала, что ему ответить.
Если бы знала, как заставить его от меня отказаться.
Если бы знала, зачем чувствую то же самое.
— Почему ты никогда не целуешь в губы? — обняла я его, прижавшись к груди, уткнувшись в шею. Во мне боролись стыд и нежность. Да хер с ним! Нежность победила.
— Для меня это особенное — поцелуй в губы, — гладил он меня по спине. — Очень особенное. Это как признание.
— В чём?
— Будешь много знать — скоро состаришься, — усмехнулся он. — А будешь много говорить — быстро мне надоешь.
— Тогда, пожалуй, буду болтать без умолку, — улыбнулась я.
— Ты стала другой, — он откинул голову на спинку дивана и, наверное, смотрел вверх, но я не видела. — Не знаю, лучше или хуже.
— Надеюсь, такой я тебе нравлюсь меньше.
Он засмеялся:
— Если бы.
А потом резко столкнул меня с себя и встал.
Я одевалась. Он курил, стоя у окна. Потом развернулся.
— Не вздумай ничего выпить, подмыться или вытравить плод.
— Так это не работает, — покачала я головой. — В первый месяц трудно забеременеть.
— Работает, уж поверь, — смотрел он на меня исподлобья. — Если у тебя начнутся месячные, кровью будет истекать твой Захар.
А в отчаянии закрыла глаза.
Чёртов Урод! Сначала он присвоил себе моё тело, а теперь разрушал душу.
Я предавала, изменяла, лгала. Должна стать матерью его ребёнка.
— Через сколько кругов ада ещё я должна пройти? — взмахнула я руками.
— Через все, милая, — усмехнулся Урод. — Через все, что я проведу тебя за собой.
— Не трогай Захара! Не трогай, чёрт побери! Я и так сделаю всё, что ты хочешь. Попроси или прикажи — всё равно. Я и так — твоя. Я и так его уже потеряла, и ты это знаешь.
— Захар, Захар, — скривился Урод. — Почему ты никогда не зовёшь по имени меня?
«Может потому, что ты Урод?» — рвалось с языка.
— Для меня это особенное — имя, — усмехнулась я. — Это как признание. Слишком личное.
Урод скрестил на груди руки, убрав от лица в сторону дымящую сигарету.
— Меня заводила твоя отрешённость, бесчувственность, равнодушие. Задевала, цепляла, держала, бросала вызов. Но теперь я схожу с ума от твоей ненависти. В ней столько силы, страсти, огня. Столько воли, столько сопротивления, что я не откажусь от неё ни за что. Пытался отказаться, но оставил эту глупую затею.
«Наивный, ты думаешь это ненависть?» — усмехнулась я.
— Чёртова сука! Тебе же нравится со мной. Скажи, что тебе нравится, — сверлил он меня насмешливым взглядом.
— И не мечтай, — хмыкнула я.
— А вот мне с тобой нравится, — засмеялся он. — И я не боюсь в этом признаться. Пожалуй, только с тобой и нравится. Ты воплощение всех моих больных фантазий. Просто мечта психопата. И ты ни черта не знаешь про своего Захара.
— А ты знаешь? — замерла я.
— Побольше, чем ты. Но тебе он ничего не скажет, даже не пытайся. Таков был уговор.
— Какой уговор? О чём?
— Всему своё время, детка, — смерил он меня взглядом. — Всему своё время.
Затянулся сигаретой и кивнул мне на дверь.
Урод был прав: я
