улыбнулся он и сжал мою руку.
Весь следующий день я просидела у его постели.
Выходила только в магазин и поговорить с дочкой Марии Кирилловны.
— Что случилось? — открыл глаза Захар, когда я вернулась. Нахмурился: — У тебя такое лицо.
— Мария Кирилловна умерла.
— Кто?
— Соседка со скрипучей дверью.
— Что случилось? — искренне опешил он.
— Дочь сказала: давление. Вскрытие показало: инсульт.
— Когда?
— Вчера вечером.
— Я заходил к ней вечером, — удивился он, выдохнул, скривился от боли. — Предложил смазать дверь. Она отказалась. Сказала привыкла, ей так удобнее — слышно, если кто-то зайдёт. Она была немного рассеянной, но я подумал она всегда такая. Мне жаль, что я не догадался вызвать врача.
— Вечером? Я думала ты был на работе.
— Я проходил медкомиссию, оформлял бумаги в отделе кадров. Вернулся. Тебя не было.
Теперь удивилась я. Вернее, не знала, что думать. Я целый день подозревала его в том, что это он убил бабку. А теперь после разговора с дочерью Марии Кирилловны (инсульт, это был инсульт!) и его сожалений мне было стыдно. Как мне вообще пришло это в голову! Стыдно, что я в нём сомневалась. Горько, что напридумывала чёрт знает чего. И за то, что его избили из-за меня — невыносимо тошно.
Сука! Тварь! Чёртов Урод! Что бы Захар ни говорил, я знала, что это его рук дело. Он меня трахнул и всё равно избил Захара. И я знала только одно место, где его найти.
— Я ходила к Оксанке в кафе, — выдохнула я.
Захар покачал головой:
— Зря ты с ней водишься.
— Я с ней не вожусь, я с ней дружу.
— Зря. С ней и с этим сраным Гринёвым. Он просто говно. А она завидует. Завидует и ревнует.
— К тебе или к Гринёву? — усмехнулась я.
— К Оболенскому, — грустно улыбнулся Захар. — Вы вместе жили?
— Она тебе рассказала? — удивилась я.
— Да. Но можешь рассказать свою версию.
— Думаешь, они разные?
— Уверен, — смотрел он не мигая.
Какой же это был соблазн — вот прямо сейчас, ничего не тая и не приукрашая, рассказать, как первый раз в том пахнущем грибами сентябре Урод зажал мне рот и засунул руку в трусы. Как под барабанную дробь дождя я вздрогнула и кончила. Как стонала и кончала под ним каждый раз, когда он этого хотел. Как, словно чёртова собака Павлова, до сих пор теку от одного его запаха.
Как же хотелось рассказать Захару обо всём. Как Урод учил меня сосать. Как трахнул в задницу. Как насиловал в тюрьме. Поделиться. Покаяться. Выплеснуть. Выплакаться. Облегчить душу. Хотелось, но это значило — назвать всё реальностью, взвалить на Захара и сделать ему невыносимо больно. У него не останется другого выхода — он должен будет убить Урода. А так поступить с Захаром я не могла. Как и сказать ему правду, что Урод снова меня трахнул.
Захара избили из-за меня. Я предала его.
Он не поймёт. Никто не поймёт. И никто мне не поможет.
Да и надо ли помогать?
— Может, когда-нибудь потом, — ответила я на его пытливый взгляд.
— Да, Насть, — сжал Захар мою руку и виновато прикусил губу. — Кажется, у нас нет денег. Я хотел попросить аванс, но пока… — он покачал головой.
— Ничего, не переживай из-за этого. Я что-нибудь придумаю. Поправляйся.
Я поцеловала его на ночь.
А утром стояла на КПП в СИЗО.
— Вы записаны? — спрашивал меня дежурный на проходной. — На вас оформляли пропуск?
— Нет. Просто позвоните Вячеславу Владимировичу.
— Девушка, — потряс он головой как индюк. — Это СИЗО. Не музей, не танцевальный зал. Здесь нельзя просто пойти куда вам хочется.
Твою мать!
— Вам что трудно снять трубку? Скажите ему: Анастасия Ланц.
Он поджал губы, отчего ещё больше стал похож на индюка. Сдёрнул с рычага трубку аппарата внутренней связи. Представился. Нехотя произнёс моё имя и… изменился в лице.
Трубку он положил аккуратно, словно боялся, что она взорвётся у него в руках.
Кивнул охраннику:
— Проводи её к Оболенскому.
Я думала воспоминания о проведённых здесь днях скуют меня стальными обручами: ни вздохнуть, ни выдохнуть. Но, наверное, я была слишком зла, чтобы отвлекаться на другие чувства.
После всех переходов, лестниц и формальностей, я шагнула в кабинет начальника СИЗО и остановилась на пороге. Оболенский в кителе — зрелище не для слабонервных. Строгий, подтянутый, аккуратно подстриженный и даже побритый он был похож на кого угодно, только не на того урода, которого я знала. И всё же это был Урод.
Он поднялся мне навстречу:
— Неожиданно.
— Я дала тебе, что хотел, но ты всё равно его избил.
Он мерил меня взглядом, словно ждал, что тишина, как вакуум, вытянет с меня и другие слова, заставит продолжать, сказать что-нибудь ещё. Но я молчала.
— Нет, — усмехнулся он. — Ты не дала. Я сам взял. А так мы не договаривались.
— Мы ни о чём не договаривались! Но ты сказал, что не тронешь Захара!
— Я его и не трогал, — поднял он руки, словно давая понять: к Захару они не прикасались.
— Врёшь! — шагнула я к Уроду. — Кто бы его ни избил, это сделали по твоей указке.
— Вру, — склонил он голову набок, рассматривая меня как диковинную зверушку. — Но, видишь ли, Блондиночка, если бы я этого не сделал, ты бы не поверила в серьёзность моих намерений. А я не хочу, чтобы ты во мне сомневалась. Я хочу, чтобы ни одна мысль, будто ты можешь делать, что тебе вздумается, не закралась в твою светлую головку, — подошёл он вплотную, обдав запахом одеколона, табака и безнадёжности. — Ни одна, — шепнул он мне на ухо. И довольно заурчал: — Ты в платье. Как разумно.
— Правда? — усмехнулась я и
