новый человек, настоящий; поднимается какая-то великая сила жизни и судьбы, сметая со своего пути всё мелочное, второстепенное.
— Ось ваш паспорт, панэ, — передо мной стояла та же молодая таможенница в военной форме, протягивая мне мой американский паспорт. В её голосе сейчас звучали иные, уже добродушные нотки, и во взгляде красивых глаз появилась приветливость. — На всэ добрэ вам, панэ, — и она пошла к другому мужчине, сидевшему за несколько рядов впереди меня.
В несколько больших глотков я выпил всю воду из бутылки. Затем, раскрыв паспорт, увидел на одной из страничек прямоугольничек свежей печати. «Всё в порядке, выпустили. Непонятно почему, но выпустили. Вероятно, электронная система дала сбой. Или, вводя мои данные, она сделала ошибку. Неважно, почему. Важно, что еду домой, в Нью-Йорк. Фу-ух». Я глубоко выдохнул, снова откинувшись на спинку сиденья.
Поезд долго стоял. Таможенницы в военной форме вывели из вагона двух мужчин среднего возраста. Посмотрев в окно, я вскоре увидел этих мужчин на платформе, шедших в сопровождении военного с автоматом к какому-то зданию. Понятно, с ними будут разбираться и выяснять, имеют ли они законное право сейчас покидать Украину, и если нет, то отправят обратно.
А я еду домой. В Нью-Йорк. Я здесь был только гостем. Буду помогать им из Америки деньгами. И приеду на пэрэмогу — есть борщ со сметаной. Этого достаточно. Это не моя война.
Снова по вагону ходили военные с овчарками. Снова ходили таможенники. На экране монитора бесконечно повторялась одна и та же реклама украинской национальной одежды, сменяемая инструкциями, как себя вести, очутившись под оккупацией, и что делать, если враг потребует, чтобы ты взял в руки оружие и пошёл воевать против своих.
Наконец раздалось сообщение, что таможня закончена и поезд сейчас тронется. Однако точное время прибытия в Перемышль оставалось неизвестным: по словам проводника, перед нами туда только что пришёл другой поезд из Украины, тоже с опозданием, поэтому сначала будут обслуживать его.
Пассажиры уже начали беспокоиться. Дело явно затягивалось. С частыми долгими остановками мы всё-таки доехали до польского вокзала, но из вагонов никого не выпускали. Получается, что двухчасовая задержка при проверке документов растянулась уже на четыре часа из-за неразберихи с поездами. Шёл уже пятый час, а мы по-прежнему сидели в закрытых вагонах.
У некоторых пассажиров стали сдавать нервы. Дело в том, что практически для всех пассажиров в этом поезде Перемышль был местом пересадки, перевалочным пунктом. Отсюда все разъезжались дальше — в Польшу, Чехию, Германию, по всей Европе, кто куда. Понятно, что у большинства пассажиров были заранее куплены билеты на автобусы, электрички, поезда из Перемышля в Краков, Варшаву, Прагу, чтобы там садиться на поезда и самолёты и ехать дальше. И вот — пожалуйста! — задержка на целых пять часов! Поезда и самолёты ждать не будут.
Пошёл слух, что первыми будут выпускать пассажиров из передних вагонов. Поэтому пассажиры из задних вагонов стали прорываться вперёд в расчёте поскорее выбраться, как только откроют двери. Все проходы быстро заполнились. Люди начали ругаться и скандалить.
Женщина средних лет проталкивала вперёд по проходу свой большой чемодан и кричала:
— Пропустите меня вперёд! Вы что, не понимаете? У меня билет на поезд в Прагу! Я опаздываю на электричку! Я из Херсона, вы понимаете? Я там была под бомбёжками, мой дом разрушили, мне негде жить, понимаете?! Если я опоздаю и пропадёт билет, я новый билет покупать не буду, у меня нет денег на новый билет. Я тогда приду в отделение польской полиции, сяду на землю перед их участком, и пусть делают со мной что хотят, пусть отправляют меня куда угодно за свои деньги. Вы тут, на Западной Украине, живёте как у Христа за пазухой, я побыла во Львове неделю, видела, как вы живёте. У вас всё есть, — и рестораны, и магазины, совсем зажрались!
— Ей-ей, тихіше, жіночко. Кто вам мешает жить, как мы во Львове? Вы хоть знаете про то, что Львов принял полмиллиона украинских беженцев с Востока? С чего это вы считаете, вам все должны? Вам никто ничего не должен, розумієте? И не сейте тут ворожнечу! — осудила её другая женщина, демонстративно поставив перед ней свой чемодан, перегородив ей проход. — Я тоже опаздываю на самолёт. Уже опоздала. Так що, из-за этого я должна всем глаза выцарапать? Но вас вперёд я всё равно не пропущу, из принципа. Стойте и ждите, как все мы!
— Вы из Херсона, а я с Донбасса, нас сорвало с родного дома ещё с пятнадцатого года, до сих пор не можем осесть и жить по-человечески. Вот опять едем, ещё и с двумя детьми, — с сиденья вмешалась в разговор ещё одна женщина. Рядом с ней на сиденье спала девочка-подросток, переклонившись со своего кресла на мамины колени.
К этому всеобщему раздражению и перебранке добавлялся сильный кашель и насморк столпившихся пассажиров, пришедших из дальних вагонов со своими чемоданами и сумками. Безусловно, частые отключения электричества, что стало причиной отсутствия в домах горячей воды и отопления зимой не прошли для жителей всей Украины бесследно, сказалось и на их здоровье. Плюс переезды, долгие ожидания на заснеженных, обдуваемых зимними ветрами платформах и открытых автобусных станциях. Поэтому неудивительно, что среди пассажиров было немало простуженных.
В динамике объявили, что можно выходить, и вся толпа повалила к дверям. Наконец-то!
Возле здания польской таможни тут же возникла очередь, которая, впрочем, мало была похожа на очередь, скорее, на толпу, осаждавшую здание. Женщины с детьми, чемоданами и сумками пытались прорваться в то небольшое здание, чтобы польские таможенники поскорее просветили их багаж и поставили печати в их паспорта. Все опаздывали на поезда, автобусы и самолёты.
Я тоже стоял в этой обозлённой, отчаянной, уставшей — несчастной — толпе людей, сорванных войной со своих насиженных мест, со своих домов, вырванных с корнем из знакомого родного быта и брошенных непонятно куда и неизвестно на сколько.
Я подумал о том, что сейчас на Западе обсуждают, как привлечь к уголовной ответственности Путина и его присных за это преступление, за эту войну. Высказываются юристы-правоведы, участвовавшие в других международных судах, включая Гаагский, где рассматривались военные преступления того или иного правителя — бывшего диктора Руанды, Сербии и т. д. В связи с этим часто ссылаются и на Нюрнбергский процесс и вынесенные приговоры нацистским бонзам — повешенным или приговорённым к различным срокам тюрьмы, включая пожизненный. Некоторые юристы объясняют, почему привлечь Путина к такому суду будет не так просто. Другие же настаивают на том, что это сделать необходимо, невзирая ни на какие юридические или политические препоны.
Да, нужно обязательно привлечь Путина к суду, приговорить его и группу его кремлёвских единомышленников к смерти через повешение. Или посадить на электрический стул. Можно и утопить. Ввести смертельную дозу яда.
Но неужели таким образом будет восстановлена справедливость? Нет, я серьёзно? Неужели смерть горстки криминальных упырей, нравственных уродов, недолюдей — искупит страдания десятков миллионов невинных людей, страдания целого народа?..
Вместе со всеми я медленно продвигался к дверям таможни. Мои ноги замёрзли, начала болеть голова. Мой поезд из Пшемышля в Краков ушёл час назад, и я не знал, удастся ли взять билет на другой поезд, и успею ли на самолёт.
* * *
Мне повезло ещё раз. Пригородный поезд на
