Особенно нетерпимо относились к свистуньям. Английская поговорка гласит: «Не жди добра от кричащей петухом курицы и свистящей женщины». Американские пуритане были и того суровее: «Женщина свистит — у Святой Девы сердце кровью обливается». Теперь эти предрассудки исчезли. В фестивалях Карсон-Сити женщины свистели наравне с мужчинами.
Второй, серьезный юбилей был отмечен с должной торжественностью. Сто лет назад прошли первые концерты Милой Свистуньи — Алисы Шоу (по иронии судьбы незадачливый профессор был ее однофамильцем). Пока никто не сравнялся с ней в славе. Может быть, потому, что она была первой в ряду виртуозов художественного свиста. Развить свой дар и выступать с концертами ее заставила нужда: девушке-сироте нужно было прокормить четырех младших сестер. Музыкальные критики оторопели: «Неслыханно! Алиса Шоу свистит в пределах двух октав! Она владеет стаккато и трелями, тремоло и плавными переходами! Это не свист, а игра на волшебной невидимой флейте!» В течение сорока лет Милая Свистунья выступала в аристократических салонах и мастерских художников, в лучших концертных и оперных залах Нового и Старого Света. Лондонские медики дотошно обследовали Шоу, чтобы уяснить природу ее дара, но только руками развели: кроме необычно высокого и узкого нёба, никаких других «нарушений». Музыканты же объясняли чудо блистательным владением амбюшуром — виртуозным искусством правильно напрягать губы и мышцы рта. Репертуар Алисы Шоу был огромен: от баллад до инструментальных произведений, в том числе специально для нее сочиненных.
В 1888 году Томас Эдисон записал ее свист на восковые валики своего «усовершенствованного фонографа». А двадцать лет спустя она оказалась среди первых исполнителей, чей голос был увековечен на граммофонных пластинках.
Нэнси Форен из Вашингтона, одна из женщин — победительниц конкурса свистунов, не устает повторять: «Свистуны-виртуозы — настоящие музыканты, а не досужие чудаки или эстрадные ломаки! Нам не нужны дорогие инструменты, мы едем на гастроли налегке — между нами и музыкой нет посредников в тяжелых футлярах».
Трудно не согласиться с ней: на недавних соревнованиях в Карсон-Сити звучали Бах и Бетховен, отрывки из опер, джазовые импровизации, польки и бродвейские шлягеры. Приз завоевала одиннадцатилетняя Ами Роуз из Луисбурга.
Соперников приходилось одолевать в троеборье: после сольного исполнения классической и современной мелодии надо было проявить свою искушенность в свисте дуэтом.
Питер Хоссел лучше всех исполнял классику. Может быть, потому, что использовал «органный принцип» свиста — дул в сжатые ладони. Сплетенные пальцы при этом движутся подобно клапанам трубы и дают звукам должную высоту. Питер — лауреат двенадцатого фестиваля свистунов в Луисбурге. В этом городе, кстати, находится и национальный музей художественного свиста.
Лучшим исполнителем современных мелодий стал Джоэл Брендон из Окленда — уникум из уникумов. Обычные люди свистят на выдохе, Джоэл Брендон исключительно на вдохе. Его звуки поразительно чисты, точны по высоте, а диапазон — три октавы! Он флейтист, но как свистун имеет куда больший успех: записывает пластинки, участвует в джазовых фестивалях, раз сподобился блеснуть в сопровождении симфонического оркестра. За тридцать лет занятий свистом он так и не встретил никого, кто работал бы в его стиле. Но свою неповторимую мимику при свисте Брендон все-таки обнаружил... на древних масках индейцев северо-западного побережья. «Если я в самом деле один такой на всю страну,— сетует Брендон,— это очень грустно: ни опыта не перенять, ни посоревноваться на равных».
О соперничестве на равных Брендон упомянул не зря. Способов свистеть, кажется, только три: губами, горлом или с помощью рук. Но на практике возникают десятки самых неожиданных звучаний и школ. Манеры свистеть порой до того разнятся, что судьи теряются: как сравнивать вроде бы несравнимое? Остаются два критерия: чистота исполнения и степень виртуозности.
Пятидесятилетний Маккроби работает коммивояжером, хотя когда-то мечтал быть джазистом. Впрочем, Маккроби — сам себе джазовый оркестр: имитирует едва ли не все инструменты, и не голосом — свистом! Ему, как никому, даются двойные ноты: он шлет один звук вслед другому с такой скоростью, что слушатель с закрытыми глазами непременно обманется, подумав, что свистят двое.
— Вся моя тренировка,— признается Маккроби,— пять минут по утрам. Сносно насвистывать мотивы может любой человек со слухом. Главное — дыхание. Чтобы его хватало. Чтобы оно было нужной силы. Передуешь — звук грубый. Недодуешь — звук рыхлый. Специалисты рекомендуют почаще подниматься по лестницам — для тренировки. Важен размер губ и языка — ну, это уже от вас не зависит. Потом влажность губ, влажность рта, влажность воздуха... и еще сотня всяких факторов. Многие, наверное, замечали, как пустяк вроде выпавшего зуба делает из мальчишки короля свиста...
Все-таки незабытое искусство свиста продолжает дарить людям праздники.
В. Задорожный
Патрисио Маннс. Мятеж на Био-Био
Талант этого человека, моего близкого друга, поистине безграничен. Журналист, публицист, поэт, писатель... композитор и исполнитель собственных песен. Вот что писал о нем в прошлом году известный критик Хуан Армандо Эппл в издающемся в Мадриде журнале «Араукария»: — Слава Патрисио Маннса как основоположника нового направления в развитии чилийской песни, его композиторское, песенное творчество как-то незаметно отодвинули в тень творчество Маннса-писателя, а, между прочим, его книги под стать песне... Но прежде чем прославиться как композитор, он долгое время работал профессиональным журналистом, написал несколько повестей, много рассказов. Повесть, которую журнал «Вокруг света» предлагает своим читателям,— четвертая по счету. В 1964 году в Чили была опубликована первая — «Ночь над следом», восемь лет спустя — «Доброй вам ночи, пасторы». Несколько позже — «Обвинение Марусии», которая легла в основу одноименного фильма. «Мятеж на Био-Био» — образчик поэтического эпоса. Нельзя забывать, что у индейцев нет своей письменности, предания передаются изустно от поколения к поколению, такими, какими запечатлелись в памяти непосредственных участников и свидетелей тех событий. На мой взгляд, Маннсу удалось здесь воспроизвести мир таковым, каким видит его древний народ, населяющий нашу страну. Мир этот оказался жестоким по отношению к нему, восстание 1934 года было беспощадно подавлено, хунта предприняла все, чтобы эти трагические события не стали достоянием общественности, а сами индейцы были лишены всех прав истинных хозяев земли. Приход к власти Пиночета и годы его правления стали как бы логическим продолжением кровавой бойни, разыгравшейся в Чили в те далекие 30-е годы.
Хосе Мигель Варас, чилийский журналист
Я отчаянно пытаюсь прочесть выражение его лица. Потом в смущении отвожу взгляд и смотрю на горы. Там, на востоке, через Кордильеры тянутся два перевала — Одинокая Сосна и Срубленная Сосна. Невесомо опускается вечер. Усевшись у двери своей хижины, Анголь Мамалькауэльо раскуривает тростниковую трубку. Я подсаживаюсь к нему на грубо отесанную скамью. Моя кобыла, все еще не расседланная, пасется неподалеку.
— Ты всегда жил здесь, Анголь Мамалькауэльо?
И старый Анголь Мамалькауэльо отвечает:
— Я надеюсь умереть здесь.
— А я много раз слышал, что индейцы араукана — великие рассказчики, и знают много всяких историй. Для араукана ты слишком скуп на слова.
Старый, невозмутимый Анголь Мамалькауэльо поднимается, выбивая из трубки остатки табака. Потом направляется к колодцу — он совсем неподалеку — и, черпнув ковшом свежей воды, пьет ее не торопясь.
— Как зовутся эти места? И река, которую видно отсюда?
— Это — Пампа де Кайулафкен, она окаймляет реку, начиная в-о-о-н оттуда, с юга, с Серро Льюкура, ты должен хорошо видеть отсюда эту гору. А река берет начало из двух лагун, что затерялись там, в юго-западной стороне. Икальма и Кальетуэ они зовутся. Реку же называют — Био-Био.
— Почему ты никогда не жил в долине? Ведь она же неподалеку, жил бы себе где-нибудь в Лонкимае или Мансанаре, а чем плохо в Каракаутине или Сельва Оскура, Пуа...
Старый, заядлый домосед, Анголь Мамалькауэльо долго молчит. Вновь раскуривает трубку. И наконец говорит:
— Потому что оттуда пришли убивать нас, сеньор.
— Когда?
— В тысяча девятьсот тридцать четвертом.
Теперь закуриваю и я. Старый, недоверчивый Анголь Мамалькауэльо не отказывает мне в общении, но ему не ясны мои намерения. Он — единственный из оставшихся ныне живых, кто пережил то страшное время. И если уж он замолчит, онемеет то время.
