прыгал от радости. Непонятно, кто кого утаскивал: вамп его или он — вампа. А Германик взялся за меня…
На лице Бромиаса застыло какое-то потерянное выражение, и мне вспомнился его беспомощный вскрик.
— Но ты дрался с ним, — напомнила я.
Он встрепенулся и собрался.
— Да, когда Шон сжигал этого Иридаса, Германик услышал это и в бешенстве напал на меня. Там была куча оружия на стенах… И мои ятаганы тоже… Да… Я дрался. Я смог. Его кровь разъедает железо, словно кислота. Один меч я оставил в груди, вторым полоснул по горлу… Я не мог оставаться там больше, — еле слышно прошептал он. — Как Шхан смог победить его? Он раньше ничего подобного не вытворял.
— Ты же знаешь, что Шон теперь мой названый брат.
— Да уж, — с презрением ответил Бромиас. — С таким родственником и врагов не надо. Или ты дала ему разрешение? — он насмешливо уставился на меня.
— Нет, — я отвернулась, скрывая досаду.
— Ну, хорошо, что ты не такая дура.
— Полегче!
— Прошу прощения, — он поднял руки в миролюбивом жесте. — Просто я хотел сказать, что называть инкуба своим братом — не самое умное решение, но позволить ему развязать войну из-за вампирского корма было бы уж очень большой глупостью.
Память Шона иногда вливалась в мои мысли совершенно внезапно, как сейчас.
— Что, Бромиас, рад-радёшенек, что расправился с ненавистным врагом, да и отвечать ни перед кем не придётся? Есть на кого спихнуть? Думаешь, никто не знает, как ты перепугался, когда вампы Майями захватили? Ты ведь знал, что Две Смерти с трупаками рука об руку, знал, что тебя им выдадут. Оттого и опознал тебя Германик мгновенно, что выслеживал! И ты это знал. И устал бояться. Ты ведь достаточно горд и силён, чтобы выйти к своему страху, а не дрожать, забившись в щель. Так что не спрыгивай! А то так подтолкну, мало не покажется!
Бромиас несколько мгновений осмысливал мои слова и решил не лезть на рожон.
— Пати, — подобострастие ему удалось с первого слога. — Я ведь не снимаю с себя ответственности. Мы натворили глупостей. Я и Шхан. Не отрицаю. Но тащить инкуба в Нью-Йорк — чистое самоубийство, пойми! Его легко отследить! Он напичкан метками, как индейка яблоками. Его найдут у нас, а мы не сможем ни соврать, ни отмолчаться. Мы будем виноваты, это официальный повод к войне. Разве ты не знаешь, что мы и так для всех — жирная бесхозная овца?
— Овцы не сносят вампирские гнёзда, — огрызнулась я.
Он был прав. Прав, Свет его ослепи! Нельзя тащить инкуба в Нью-Йорк. Нельзя! Я так увлеклась разговором, что не заметила, когда Шон пришёл в себя и сколько он успел услышать.
— Пати, Пати, не делай этого, — с мольбой прошептал он. — Я виноват, я страшно подвёл тебя. Забери мою свободу, но не убивай его. Не убивай, ведь для него всё будет кончено. Совсем. Навсегда. Пожалуйста, Пати. Накажи, как хочешь, только не так…
Я отмахнулась, чтобы он замолчал. И так тошно, без его мольб. Положила его голову обратно себе на колени; он прижался, продолжая умолять без слов.
«Да не убью я его», — вытолкнула я мысль в щель связи. Шон тут же расслабился.
Какое-то время мы ехали молча.
— Ты что же, оставишь всё вот так? — не выдержал Бромиас. — Он предал тебя, пошёл против твоей воли, и ты оставишь его свободным?
Я удивлённо посмотрела на Бромиаса, потом на Шона.
— Я приму любую кару, — прошептал он.
Сумасшествие.
— Тони, ты тоже считаешь, что я должна превратить в раба собственного брата?
Оборотень хмыкнул.
— Ты спрашиваешь пса о свободе, — насмешливо ответил он, а потом добавил серьезно. — Думаю, Чери слишком долго был рабом и слишком мало свободным, чтобы сейчас требовать от него ответственности.
— Вот за что тебя люблю, так это за ум и трезвомыслие, — ответила я.
— Рвав! Хе-хе, хе-хе, — Тони тяжело задышал высунув язык. Бромиас смотрел на него, выпучив глаза от удивления. Оборотень прекратил паясничать, бросил на того косой взгляд и отрицательно покачал головой своим мыслям.
Я и Тони из одного поколения, отстоящего от Шона и Бромиаса на сотни лет. Мы молоды, оттого и понимаем друг друга всегда, а вот те, кто старше нас…
— Прощение порождает безнаказанность и безответственность, — мрачно изрек Бромиас.
Я задумалась над его словами, вспоминая многие и многие эпизоды.
— Да, у слабых, — согласилась я. — Сильные сами себя судят и казнят.
Шон никак не мог добраться до моих мыслей не мог понять, согласилась я лишить его свободы или нет. Дурашка.
Я обняла его, прижимаясь теснее, и в поцелуе провалилась в его мир.
Пустыня. Сумерки. Холод.
— Пати?..
Он снова сидел, свернувшись, как в первый раз, когда я попала к нему: локти на коленях, лицо спрятано, а огромные лезвия на пальцах намеренно терзают спину. От этого зрелища что-то внутри меня болезненно свернулось, как пружина. Свет и Тень, дайте мне силы и терпения!
— Шон, встань.
Он тяжело поднялся, но голову склонил так, что горбился.
— Я дала тебе эти ножи не для того, чтобы ты резал себя.
Он лишь попытался опустить голову ещё ниже.
— Ты можешь втянуть их? Или мне их растворить?
Он отрицательно мотнул головой и уставился на руки. Под его взглядом лезвия медленно втянулись в тело. Я хотела спросить, не больно ли это, но вовремя поняла неуместность вопроса.
— Шон, посмотри на меня.
Он отрицательно мотнул головой.
— Посмотри на меня!!! — в ярости крикнула я, и он поднял голову, встретившись со мной взглядом.
— Ты мой брат, мой щит и моё копьё! Как ты смеешь быть таким жалким⁉ Как ты смеешь быть слабым⁉ Как ты смеешь желать снова стать рабом, нахлебником-содержанцем⁉
От каждого моего вопроса его шатало, словно я била наотмашь, а от последнего он замер, широко распахнув змеиные глаза. Мы застыли, глядя друг на друга.
— Я подвёл тебя. Предал, — хрипло выдавил он, не отводя взгляда.
Пружина внутри мягко отпустила…
— Да. Подвёл. А теперь хочешь предать? Хочешь лишить меня копья и меча?
— Разве у копья и меча должна быть своя воля? — надтреснутый голос…
— А разве я умею драться? Разве я
