что мы тут делаем с голым несовершеннолетним.
Бромиас недовольно фыркнул: «Чушь», — но встал так, чтобы загораживать собой инкуба.
Прошло минуты три. Все начали терять терпение. Тони вылез из машины, Бромиас принялся оглядываться каждые пять секунд. Даже Кения нервно потерся о мои ноги, я строго глянула на пушистого предателя, но он не смутился и мявкнул «Now!».
Пробурчав фамилиару: «Поговори мне тут!», — я решилась. Зашла Шону за спину и потянула за одежду назад-вбок, заставляя опрокинуться и выпустить инкуба. Контакт взглядов и тел разомкнулся, они вывалились в реальность.
По лицу Шона текли слёзы, и он глотал ртом воздух, пытаясь отдышаться.
— Он напал на тебя? Причинил боль? — сама удивилась, насколько свирепо это прозвучало.
Шон отрицательно закачал головой и выставил руку в жесте «успокойся». Понемногу приходя в себя, он встал и пошёл в лес. Инкуб всё это время тихонько лежал на земле, волосы разметались по жухлой листве, скрывая лицо.
— Эй, ты, — несмело обратилась я, — полезай в багажник.
Инкуб не пошевелился. Мы с Бромиасом переглянулись, никому не хотелось рисковать и приближаться к этой ходячей отраве.
— Полезай в багажник, мы не сделаем тебе ничего плохого, — попробовала я его уговорить.
Никакой реакции.
— Шон, он не шевелится! — не выдержала я. Через секунду послышался шум идущего через лес человека. Шон, не останавливаясь, подошёл, сгрёб в охапку инкуба. Тот тут же вцепился в него и прижался лицом к груди. И куда только делась вся «выдрессированность» и «послушность»! Шон ему что-то прошептал и, уложив в багажник, закрыл крышку.
— Едем, — не дожидаясь нас, он нырнул в машину.
Мы с Бромиасом снова переглянулись, ни он, ни я ничего не поняли.
Все сели на свои места, и Тони начал выруливать обратно на дорогу. Шон сидел, вжавшись в угол и не просто закрывшись, а задраившись, словно на корабле в шторм. Я не стала к нему приставать: отойдет — сам расскажет.
При подъезде к Нью-Йорку Тони вспомнил, что выключал мобильный. Включил, вывалилась куча сообщений, и буквально тут же позвонил Седрик. Узнав, что мы целы, он долго орал на Тони, тот отодвинул мобильный от уха и спокойно вел машину. Отчего-то от этой простой житейской сценки мне стало спокойно и легко. Я потянулась к Шону и взяла его за руку. Не смотря на то, что он всегда себя прекрасно контролировал и уже не был инкубом, я всё равно по привычке избегала касаться его лишний раз. От моего прикосновения он вздрогнул и попытался вырваться, я мягко его удержала.
— Пати… Не надо, я не хочу на тебя это вываливать, а если ты будешь меня держать за руку, то…
— Я буду держать тебя за руку, и я готова разделить с тобой… всё.
Он всмотрелся в меня и понял: я знаю, что говорю. Накрыв мою руку второй ладонью, он опустил щиты связи, впуская в свои мысли.
Когда он схватил инкуба, они случайно встретились глазами и действительно вывалились в мир Шона, в его пустыню. В этой реальности инкуб не был низкорослым мальчиком с длинными чёрными волосами. Он был змеёй. Вернее, их было двое: мальчик и змея. Она сожрала его, но кто-то распорол ей горло так, что голова человека оказалась снаружи, а всё тело — внутри змеи, в её желудке. Змея всё время хотела жрать, вечно голодная тварь, а человек был заперт в ней, не имея возможности даже пошевелиться. Единственное, что он мог — смотреть и говорить.
Змеи глухи. Она попыталась напасть на Шона, но он её придушил и смог поговорить с пленником. Тот ему рассказал много разного: время во внутреннем мире бежит быстрее и вмещает в себя больше. Но они заговорились, и Шон забылся. Змея вырвалась, укусила его, начала вытягивать силу. Выходит, я подоспела вовремя.
«Мои оковы — просто шарфик по сравнению с его пыткой».
Оковы-сбруя Шона меня так шокировали своей жестокостью и изощрённостью, что я не запомнила их, сознание милостиво закрылось. А когда я снимала их, то смотрела лишь на гайки, которые мне надо было открутить, борясь с болью в обожжённых пальцах.
Но сейчас я чувствовала слёзы на своем лице, я тоже плакала, не в силах постичь и принять, что кто-то может быть способен на такое запредельное зло, такую жестокость: запереть человеческую душу в теле чешуйчатого гада, лишить её воли, оставив разум и память. Шон хоть не помнил ничего, а этот мальчишка точно знал, чем прогневил богов.
«Я всё сделаю, Шон. Если надо, я пойду на сделку».
«Нет, Пати. Я пойду на сделку. Не ты», — отрезал Шон. И я не стала спорить. Не потому, что боялась платить цену за освобождение того несчастного, а оттого, что не хотела лишать брата права сделать должное.
Мы не поехали в город, а отправились в загородное поместье Седрика, то самое, откуда я вырвалась в безумии горя, потерь и перемен.
Тони насторожено поглядывал, но я дала понять, что всё нормально.
Глава 5
Как только мы въехали за кованую ограду и я увидела несущегося ко мне Фрешита и ухитряющегося быть вальяжным даже при быстрой ходьбе Седрика, то поняла: утро будет ещё хуже, чем ночь.
Машина ещё не успела затормозить, болотник рванул дверь на себя.
— Ты не имела права! — проорал он. — Не имела! Нас двое! Мы связаны! И я против! Слышишь, я против!
Под эти крики я выбралась из машины, Седрик был странно спокоен, похоже, даже получал тщательно скрываемое удовольствие от происходящего.
— Фрешит, — вклинилась я, пока болотник набирал воздуха в грудь, — Седрик твой побратим, а не раб. И о тебе речь не шла, так что успокойся и не заставляй меня вспоминать кое-что.
Болотник открыл рот, чтобы перебить меня, но от последних слов замер, подумал и спросил уже намного спокойнее:
— Ты обнародуешь вассалитет?
— Не думала об этом.
— Будет лучше, если это не станет достоянием публики.
— Возможно…
— Что за хрень у вас в багажнике? — влез в разговор Седрик.
— О… — я поняла, что если признаюсь, эти двое меня разорвут. Может быть, даже физически. — Это… это то, о чём мы поговорим завтра утром.
Я постаралась произнести это уверенно, вышло отчего-то зло. Седрик с Фрешитом переглянулись.
— Пати… — начал Седрик.
— Я сказала: завтра
