— Кто вам ближе всего в горстке ваших отважных предшественников!
— Разумеется, одиночные мореплаватели, которые прошли до меня «ревущими сороковыми», были в известной мере моими героями. Слова «в известной мере» необходимо пояснить.
Я, например, восхищаюсь Чичестером, но не разделяю его отношения к морю. Ибо он с морем боролся. Здесь мне гораздо ближе американец Уильям Уиллис. Я полагаю, что с морем бороться нельзя. Его нужно любить. И тогда можно выжить, получив урок смирения и склонив голову перед беспредельным могуществом океанов. С другой стороны, Уиллис, как и мой соотечественник Леонид Телига, был лишен того спортивного духа, каким обладали Чичестер или Робин Нокс-Джонстон, победитель состязания яхтсменов-одиночек в плавании вокруг земного шара без захода в порты.
С Нокс-Джонстоном мы познакомились в Лондоне. Мне он очень понравился и как человек, и как моряк. Это Робин передал завоеванный им приз — 12 тысяч долларов — вдове Дональда Кроухерста, пропавшего бесследно во время кругосветного марафона. Я считаю Нокс-Джонстона образцом настоящего яхтсмена, который способен сохранить свою индивидуальность, жить на земле скромно, как все простые люди. И это представляется мне самым трудным — остаться после триумфа самим собой, а не существовать на проценты от героического свершения (Эти же слова с полным правом можно отнести и к самому Барановскому. Став национальным героем Польши, кавалером Ордена Возрождения Польши, Золотого Знака заслуженного работника моря, Знака Поморского Грифа и прочих наград, он остался вес тем же «отважным капитаном» и собирается бросить новый вызов стихиям — готовится в очередное плавание.).
Из бортового журнала
«Идем с осторожностью, но на штаге несем большой кливер, что равносильно вызову. «Полонез» убегает на полном ходу. За нами гонится зеленое чудовище с оскаленными зубами. Растворяясь в сумерках, оно угрожающе воет. Что можно сделать? Бежать, пока выдерживает такелаж. И нервы...
Неудивительно, что капитаны больших парусников запрещали в этих широтах штурвальным оглядываться назад, на волны за кормой.
В 22.00 получаем то, что заслужили своей дерзостью, — шторм 8—9 баллов. Рык ветра, удары волн. Сменяю большой кливер на штормовой... Когда гребень волны проходит под корпусом, хочется распластать руки и улететь в ночь. Под ногами раскачивается палуба, ставшая всем моим миром. Ситуация, в которой оказался «Полонез», окруженный гневной бушующей водой, вполне соответствует представлениям наших предков о крае света.
20 февраля. Словно по земному обручу, катит «Полонез» 56-й параллелью. Из-за величественных водяных холмов выплывает месяц, как бы желая придать мне бодрости. До Горна остается два суточных перехода.
Время измеряется теперь только днями, отделяющими от мыса Горн...
22 февраля. Дивная ночь. Черные валы, убранные золотистым ковром, катятся в сторону месяца. Морозное дыхание ледников Антарктиды, скрытых далеко за горизонтом; с севера — тоже невидимые — ледники Огненной Земли.
Не перестаю восхищаться наступающим днем, в сотне миль от Горна, как вдруг наступает штиль. Величественная зыбь южного Тихого океана успокаивается, мягкие ветра приходят с разных сторон, а барометр идет в гору. День полон солнца, и я беру координаты каждые два часа. Обнаруживаю очень сильное течение, и, хотя не знаю, куда оно сносит, праздничное настроение не оставляет меня.
Когда с запада приходит легкий ветерок, принимаю решение поставить самый большой парус — спинакер. Рискую потерять паруса и мачту, но не могу совладать с искушением. Ничто не предвещает кинжального удара ветра. И хотя спинакер очень капризен, я испытываю удовлетворение: кто слышал, чтобы яхта с единственным членом экипажа на борту обогнула зловещий Горн под спинакером?
Внимательно слежу за ветром и парусами. Подкреплюсь как-нибудь потом. Помимо очевидного удальства, плавание под спинакером дает мне вожделенную скорость. Чем быстрее оставлю Горн за кормою, тем лучше...»
(Впереди по курсу — земля! Так спустя сорок четыре дня после отплытия из Тасмании Барановский снова увидел острова. Диего-Рамирес.
Никто еще за столь короткий срок не проходил под парусом от Австралии до Южной Америки. Но теперь, когда цель уже так близка, новая грозная опасность подстерегает одинокого моряка...)
«Чертово течение сносит на скалы. Звенят выбранные до предела паруса. На компас не гляжу, сейчас это не имеет смысла. Даже если течение потащит меня к скалам, сделаю поворот и отойду на ветер. Главное, я вижу невооруженным глазом черные контуры гор, которые грезились мне недели, если не месяцы».
— У каждого из ваших предшественников были на разных этапах путешествия свои трудности. Расскажите, Кшиштоф, о самых трудных физических и психических испытаниях, выпавших на вашу долю во время рейса.
— Обо всем коротко не расскажешь. В шторм крепил мачту в Атлантике. Попал в штиль перед финишем регаты, когда, забывая об отдыхе и еде, приходилось по 25 раз в день менять паруса, ловя малейшее дуновение ветерка.
После мыса Горн, когда я покинул Фолкленды, начали выходить из строя электроника, электрооборудование, такелаж. Однажды в Атлантике мне пришлось в шторм карабкаться на 15-метровую мачту, чтобы сменить лопнувший стальной штаг. Я утешался мыслью, что человек — это та часть сложного механизма судовождения, которая выходит из строя последней.
Однако труднейшим физическим испытанием был ураган, настигший меня в Индийском океане между Африкой и Австралией. Трижды «Полонез» уходил мачтами под воду. Это была настоящая катастрофа...
«...С небольшими передышками шторм продолжается несколько дней. Я уже привык к мрачному небу, жалобному вою ветра и вечной воде на палубе...
Вода с невероятной скоростью несется буквально у моих ног, а за поднявшейся кормой встает откос, увенчанный буруном. Еще минута, и нос зароется в водную долину. Но нет, «Полонез» тяжело оседает с валом пены перед носом, и лишь теперь можно определить высоту следующей водной горы. Может быть, все 20, а может быть, и 10 метров...
Я уже теряю представление о силе ветра. Вода носится в воздухе, но при этом видимость не так плоха. Чувствую, что моего опыта здесь недостаточно. Я никогда не видел ни таких волн, ни таких ветров. Боюсь выговорить слово «ураган»...
Легкость, с какой поддается румпель, вызывает подозрение. Я выскакиваю на палубу. Сорвана нижняя часть рулевого автомата. Сломана соединительная втулка, предохранительный трос разорван, на месте его крепления торчит стальной огрызок. Чувствую себя последним дураком. Нет другого выхода — перехожу на ручное управление...
Краем глаза вижу эту волну. Она не больше и не грознее других, но в отличие от предыдущих несет в своей глубине мрак, а не белизну изломанного буруна. Над бортом «Полонеза» встает стена! Я уперся ногами в кокпит, а свободную руку просунул под тросы. Окутанный водой, словно подушкой, теряю слух и зрение. Меня подхватывает водная лавина... Неужели «Полонез» перевернулся мачтами вниз и снова встал?! Разве такое возможно?
Отовсюду стекает вода. Наваливаюсь на руль, чтобы отойти к полному ветру, прежде чем набежит следующая громада. Как же это произошло? Смотрю на трап, которого теперь просто-напросто нет: втиснутые ударами волн доски упали внутрь, а зияющее отверстие закрывает теперь деревянная решетка, на которой я только что стоял. Ее никогда не удавалось вытащить; и еще — лишь минуту назад я прижимал ее всей тяжестью своего тела...
В голове муть, но пробивается одна мысль: темнеет, как же я встречу следующую волну? Хочется, чтобы это был сон, но над бортом вырастает точно такая же черная стена. Я знаю, что это уже конец, что здесь бессильны любые маневры... И все же пытаюсь перекладывать румпель — то влево, то вправо, — чтобы увидеть, как реагирует яхта, но это уже не имеет ровно никакого значения. Мой крик тонет под водой... Давясь и отдуваясь, я возвращаюсь из путешествия в вечную тьму. Меня спас глубокий кокпит. Остолбенело смотрю на все еще стоящие мачты и решетку, заградившую люк, проверяю — руль действует...
На фоне более светлого неба вижу флагшток — совершенно прямой прут на верхушке бизань-мачты, где обычно развевается флаг. Эта толстая трубка из кислотоупорной стали теперь отогнулась назад под углом 120 градусов...
Внутри яхты полный разгром. Я смотрю на все это, стиснув зубы, и просто теряюсь: за что приниматься? Меня повергает в ужас не количество работы, а та легкость, с какой яхта переворачивалась...
Из состояния задумчивости меня выводит удар волны. Ему вторит грохот падающих банок и плеск воды в колпаках лампочек на потолке. Звон стекла. Мне хотелось бы забыть обо всем случившемся, думать, будто ничего не произошло, махнуть на все рукой. Но эта вода в плафонах!
