Провода от стоящего на второй полке радиоприемника «Спидола» отходили к черному автоаккумулятору, игравшему роль батареи питания для приемника и рации. С кряхтеньем поднявшись, Гарт включил приемник, прислушался к его слабому шипению и перекинул провода питания, чтобы добавить напряжения. За этот месяц старый аккумулятор почти разрядился. На питание приемника мощности еще хватает, а рацию уже не потянет.
Чтобы удостовериться, Гарт снял трубку и нажал тангенту приемо-передачи. Но стрелка амперметра выходного усилителя мощности лишь слабо качнулась у нулевой отметки.
Все ясно, надо заводить мини-электростанцию, зарядить аккумулятор.
Но сколько Сашка ни крутил заводную ручку маленького двигателя, сколько ни менял свечи, как ни прожаривал их на печи, мотор не заводился, хоть ты тресни!
Ладно! Горячий от злости, Сашка выскочил на улицу, остыть.
И вовремя: треугольный латаный парус появился из-за мыса и черная скобка баркаса закачалась на волнах.
Радость Божия! Сосед пожаловал!
Гарт поспешил на берег, принял якорь и вытянул баркас на песок.
— Привет Петру Поликарпычу!
— Привет, Сашко! Че на связь нейдешь, ухарь самопальной?
— Так путик работал! По островкам раскидано, знаете же!
— Мне-то знатко, начальство не знат!
— Рад вас видеть, Поликарпыч! Идемте чай пить!
Старый промысловик осторожно ступил на песок и удивился:
— Чисто у тя, ни льдинки! У меня уже когва-раскогва по камнях пошла.
«Когва» — так дед называл первый тонкий ледок, стеклянной корочкой охватывающий берега перед тем, как море замерзнет.
— Я парень молодой, горячий, с того и остров греется, и снег тает!
— Перво-наперво шельма ты, Саша! Мог бы и брякнуть мине, голова садова!
— Да я как-то это… уже чай кипит, Петр Поликарпыч.
— И где жа баркасик твой? — вредный дед шарил взглядом по сторонам.
— Чай кипит, Петр Поликарпыч!
Полукарпыч поднялся к избе и тут заметил прислоненный к стене у входа арбалет. Поднял это редкостное оружие, щелкнул по тетиве ногтем и внимательно глянул Сашке в глаза:
— А карабин в воду утопил? Лица на тебе нет. Упехталси — одни уши остались!
— Уронил. Потом нашел.
— И я оногдысь ружжо упустил, дак меня, деда старого, в милицию арестовали! Скажи им где, да как, да че — прям клещ тот летеха конопатый! — Дед недовольно покрутил головой и шагнул за порог.
За чаем Сашка поведал соседу вкратце свою историю. А закончил рассказ так:
— Осталось мне два островочка близеньких обойти, да дров на зиму напилить. Вы не догадались, Поликарпыч, «Дружбу» (бензопилу) прихватить?
— Как же! Взял. Думать, не помню, че ты рукам дрова ширкать? Тока давай поперва моторчик изладим, все способней рядом жить-говорить. И начальство успокоим, и сердце на месте.
И стали Сашка с Поликарпычем по очереди заводную ручку крутить, потеть и чертыхаться. Провозились битый час и бросили. Договорились, что дед, во время сеанса связи, сообщит, что сосед его жив-здоров, и рация у него в порядке, только мотор для подзарядки аккумуляторов сломался и он просит при оказии передать заряженный аккумулятор.
Весь этот день собирали дрова, раскиданные вдоль берега бревна, а под конец и плот Сашкин привели.
Заметив притихшего Сашку и его брошенный на плотик странный взгляд, Полукарпыч вздохнул:
— Если не хочешь на распил пущать, нехай лежит. А тока скажу тебе, в жизни вперед смотреть надоть. Иди куды достигнешь, что прошло — не вернешь. В сердце оставь, ребятне на бывальщину. А бревна на дрова пусти. И спомнишь зимой приключениев своих. У меня их столько было-о-о-о! В метель печку затоплю, возле огня сяду и пошел споминать, и кина не надо.
— Петр Поликарпыч, а сколько вам лет?
— Шиисят восемь.
— Это надо же!
— Аче?
— Мне тридцать четыре. В два раза!
— Само хорошо. Мужик в свой ум к тридцати приходит. Ты чуток припоздал. К сорока бушь.
— Вот щас возьму и обижусь!
— Да ты ж глянь на себя: ще молода горячка не прошла. Необдуманных глупостев допускать. Постарше станешь — кажный шаг на семь раз прикинешь. Че будет — видать в голове, как ланпа светит.
— Это какие ж глупости? Никаких глупостей! Наоборот: плотик построил и сам добрался. И путик наладил, и балок поставил, и печку. Все правильно, а вы — «глупости»!
— И обратно горячку гонишь, — улыбнулся дед. — Ты спомни, что ведь зря поехал-то! Что ведь уже второй год здеся, уже знашь, что апосля штиля беспременно шелоник задует, и беспременно со льдом. И кого в таку погоду море прихватит — тока Богу молись! Нет — поехал! Думал: «проскочу!» А не в тойду пошло! И как те лоб о скалу не разбило? Как ты в сырой тундре огонь добыл — то щасте твое. Тока в другорядь не пытай судьбу, не лезь на рожон. Спомни меня, деда старого, и живи потихонько с плеродой в ладу.
Я знаю: к завтрему ветер перекинетси. Под парусом пришел, под парусом уйду. Мотор хоть взял на случай, но отдыхат и бензин в экономе. От так-то соседушко, от так-то, милай!
— И вы разгорячились, Поликарпыч! — Сашка крепко пожал широкую дедову ладонь и глянул в голубые глаза. — И почему «пришел», «уйду»? Ведь на лодке. Значит, надо «приплыл», «отплыву».
— Утка плават, моряк по морю ходит! — сказал дед, как отрезал. — У мине надысь геолуги стояли, дак оне говорят: сначала был окиян, и в Библии так прописано. Неначе первы люди по воде ходили, покуль их грех не огруз. А потома-ка лодки придумали, а слово осталось. Так и досе говорим отец наших в память. Дай-ка спомню… — Полукарпыч отставил пилу в сторону и щелкнул в воздухе пальцами. — Вот! Кто пришел на землю жить, должен по морю ходить!
— Это ваши стихи? — Гарт не мог скрыть своего удивления.
— Какой мои! Мариман один пел на гитаре. Заслушаисси его. И правда ведь: кто мил-человека не схоронил, дитя не народил, по морю не ходил, тот жись свою не жил.
До позднего вечера работали вдвоем: дед пилил бревна, Сашка колол чурки и носил дрова в пристройку. Целую поленницу натаскал, но Поликарпыч прикинул объем и остался недоволен.
— Не хватит, паря. Я те пилу оставлю. Ишше шторма перед ледоставом будут, ишше много дров море выкатит. Не ленись, чурок напили, зимой, мерзлые легче колоть, а еслив задует надолго, рад себе занятию найти.
Утром Сашка проводил деда, а потом выбежал на мыс и смотрел, смотрел, смотрел на треугольник паруса с волнением в сердце. Вот исчезла заплатка в правом нижнем углу ветрила, вот слилась с бортами судна человеческая фигура, вот и баркас растворился в волне, лишь парус, освещенный солнцем, еще долго сиял самородком «в тумане моря голубом».
Пусть же солнце всегда освещает путь тому, чей парус — любовь к ближнему!
«Под ним струя светлей лазури,
Над ним — луч солнца золотой…
А он, мятежный, ищет бури
Как будто в бурях есть покой!»
— А по мне — так нет покоя в бурях, но сердце от штормяги зашкаливает. Не так ли, Таймыр?
— Гав!
— Вот и я того же мнения. Пойдем-ка, сувенир принесем. — Гарт потрепал собаку по загривку и спустился к «месту высадки», где еще недавно стоял плот, а теперь скучал одинокий череп моржа на берегу. Гарт подхватил его за клык, но пошел сначала к месту своей недавней охоты, захватить шкуру оленя: дома пригодится. Но стоило лишь приблизиться, как Таймыр зарычал и волосы на его загривке встали дыбом.
— Вижу, вижу: приходили разбойники эти, совсем уважать нас перестали.
Оставшаяся на мху оленья хребтина, голова и ноги были начисто обглоданы: и чайки позавидуют. Даже не полностью окостеневшие рога были обгрызены до самого черепа, даже требуха вся подобрана, даже вылизана кровь на мху.
«В мире есть царь: этот царь беспощаден, голод — названье ему».
Вернувшись к избе, Сашка приставил к стене лестницу, забил в бревно над окнами железный штырь и повесил на него череп моржа рядом с потемневшим от времени оленьим черепом, которым украсил свое жилище прежний хозяин. Отошел, полюбовался:
— Ну, классно, ну, красота! Сразу видно: охотника дом!
И потекли однообразные будни, день за днем. В середине сентября установился снежный покров, и Сашка опробовал снегоход «Буран» на новом снегу.
Почти сразу же ударили крепкие морозы, и проливы между островами архипелага сковало льдом. Гарт переждал несколько дней, затем выехал на лед и, держась самого берега, проехал к дальней избушке-промысловке, расположенной в «ловком, рыбном месте». Дно здесь песчаное, глубины не более десяти метров и Сашка завел под лед сети на сига.
Почти месяц ловил рыбу и бил рогалей, то и дело перебегавших в этом месте с материка на богатый ягелем остров.
К двадцатому октября закончился и ход рыбы и перекочевка оленя, и тундра замерла в преддверии полярной ночи. И хорошо. Силам человеческим тоже есть предел.
