К двадцатому октября закончился и ход рыбы и перекочевка оленя, и тундра замерла в преддверии полярной ночи. И хорошо. Силам человеческим тоже есть предел.
Сашка перевез рыбу и мясо в зимовье и уложил в пристройке. И рад был, когда опять задул норд-вест, началась метель и перешла в такую пургу, что носа не высунешь. А и не надо. Усталому носу и дома хорошо.
Охотник и его собака ели и спали. И заметили, что распогодилось, лишь на третий день, когда крепко прихватило морозом окна.
Входную дверь пристройки не открыть: задуло, засыпало, завалило снегом. Не беда. Для такого случая есть лестница и лаз в потолке.
Сашка выкинул на улицу лопату и с ножовкой в руках вылез на крышу.
Крепкий, бодрый морозец. Но снег еще не слежался и легко поддавался пиле. Сашка сделал распилы на сугробах вокруг избы, стал выбирать лопатой крупные голубоватые прямоугольники и обкладывать ими избу по периметру до окон для защиты от мороза и ветра. За этой спокойной работой и мысли пошли спокойные, ровные. И заметил вдруг, что, прилаживая снежные кирпичи к потресканным, почерневшим от времени бревнам, поглаживает-похлопывает это старое почерневшее дерево, будто оно живое, будто расстается с избой навсегда.
«Если любят, не живут врозь. Живем как случайные любовники. Пора сходиться и жить вместе. Пора прекращать эту бродячью жизнь, пора выбирать: одиночество или семья».
«Сашенька! Сильный мой. Ничего мне от тебя не надо. Только живи. Всегда живи. Всегда!»
Не просто жить, а рядом с тобой и называть тебя женушкой милой. И делить с тобой хлеб и время, будни и праздники. А тундра? Никто ж ее у тебя не отнимает! Кто мешает тебе заниматься любительской рыбалкой и охотой, как миллионы мужчин по стране? Или фотоаппарат завести. Чем не охота? Еще и лучше. И совесть не мучает за подранка, и «остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
Уложив последний кирпич, Гарт уплотнил швы снегом. Медленно так, нехотя, с растяжкой-расстановкой залепил-замазал, будто с окончанием этой работы на пытку идти. А потом долго еще смотрел на гаснущее в синих торосах зарево молодого месяца. Да что же так тяжело на душе, что же так сердце тоскует?
В сугробе, там, где выбирал он снежные кирпичи, осталась бугристая белая стена. Сашка взял вдруг лопату и выровнял стенку, срезав лишнее, затем, повинуясь внезапному порыву, выхватил нож и стал чертить на этой стене фигуры.
Самого себя стал рисовать.
Самого себя из недавнего прошлого.
Самого себя, каким он был и что пережил.
Вот появился на плотном снегу контур человечка, собирающего «золотой корень». Совсем немного, всего одну горсточку целебных корней взял себе «человечек». А ведь буквально еще месяц назад набил бы полные карманы и в рюкзак бы напихал. Хотя нужно-то всего один корешок заварить, чтобы от кашля избавиться.
А теперь «человечек» рад, что у него есть своя «плантация» и в следующем году можно взять еще немножко. А если не доведется побывать на острове — не беда. Леммингам, песцам да оленям останется.
Вот «человечек» целится из карабина в нерпу. Ноне стреляет. Вот он гладит, «чухает» нерпу. Скребет ей живот и шею, хлопает по спине. И хорошо ему, и радостно на душе. А ведь еще месяц назад убил бы на приваду.
Вот он кормит лемминга крошечными осколками шоколада.
Вот он кормит птичку-варакушку полосками рыбы.
Вот он спасется от надоедливой крачки, подняв палку над головой.
А ведь еще в прошлом году этот «человечек» в раздражении выстрелил в такую же крачку из карабина. Если б попал, убил бы беззащитную птицу только за то, что она, в меру разумения своего, защищала своих детей.
Вот он кормит песца и разговаривает с ним.
Вот он ловит свободное животное в ослабленный капкан, чтобы оно поняло, что запах железа означает смерть и научилось не наступать на него.
А ведь еще месяц назад он бы и не подумал учить эту тундровую собачку искусству выживания зимой, а просто прогнал бы палкой или камнем.
Неужели для того чтобы найти путь к себе, надо сначала побывать на краю?
На следующий день прилетел вертолет МИ-8, собиравший рыбу по северным точкам.
Пока пилоты угощались чаем и строганиной, Сашка с малознакомым грузчиком Андреем загрузили в уже почти полную машину десять мешков рыбы и еще три в подарок для «конторских», и три оленя в подарок для конторских, и каждому из пилотов по мешку рыбы, и грузчику, и комендантше общежития подарок тоже.
И было Сашке радостно сознавать, что рыба и мясо им добытые пойдут на питание людям в поселке, и, может быть, кто-нибудь вспомнит об охотниках-рыбаках тундровых и пожелает им удачи и здоровья.
А потом Гарт принес «спецмешок» с отборными икряными сигами и попросил Андрея передать его по адресу, написанному на бирке.
Грузчик внимательно прочитал, шевеля губами, как малограмотный.
— Знаешь такую?
— Знаю. Из булгахтерии. В отпуску она щас, говорят замуж вышла, на материк улетела. Но возьму, пусть в сарайке стоит. Прилетит — отдам.
Сашка подумал, что ослышался. Сердце резко поднялось к самому горлу и, возвращаясь, застряло посредине.
— Ты не путаешь, Андрей? — через силу давались слова.
— Нет. А че?
— Да ниче, я так…
Пилоты, весело попрощавшись, прошли мимо. Механик крикнул уже от порога:
— Что у тебя с электростанцией, парень!
— Не заводится.
— Искра есть?
— Есть.
— Карбюратор промыл?
— Промыл!
— Жиклеры продул?
— Продул!
— Бензин нормальный?
— Да, вроде, нормальный.
— Вроде или точно?
— Да кто же его знает! Какой выписали на складе.
— На рыбозаводе вашем бензин с водой, не знаешь разве?
— Они ж не смешиваются…
— Все равно чуток попадает. Где моторчик?
— Вон, в углу.
Механик положил двигатель набок:
— Глянь сюда.
Толстый замасленный палец указал на головку маленького болта в картере.
— Отверни болт, слей конденсат. Спасибо по рации крикнешь!
Механик хлопнул Сашку по плечу и побежал к вертолету.
— Саня! Через неделю второй облет. Готовь загрузку! — крикнул Андрей.
— Готово, хоть сейчас!
Когда затих шум турбин над тундрой, Сашка подхватил моторчик на руки и занес его в избу.
Через полчаса «железяка» оттаяла и покрылась испариной как мужик в бане. Сашка открутил вышеозначенный болтик. Грязная водичка потекла из картера. Закрутил болтик на место. Вынес моторчик на улицу и дернул заводной рычаг.
Моторчик весело затарахтел, а Сашка разулыбался, не веря своему счастью. Через пару минут аккумулятор был подсоединен, и амперметр стал показывать нормальную зарядку. Вечером можно будет выйти на связь с Полукарпычем. Боже, какое счастье!
Сашка, наконец, разделся. Подсел к столу и взял пакет с почтой. Газеты, журналы и письмо. Медленно вскрыл конверт и долго смотрел на ровные строчки.
«Саша, дорогой! Пишу „дорогой“ — ты все дорогой. Я вышла замуж. Не могу больше так жить. Ждать и переживать без конца. Устало мое сердце, кончилось. Ты больше месяца о себе знать не давал, уже хотели поисковый борт к тебе наладить, а что я пережила-передумала и не сказать-рассказать. Один пропал без вести в тундре, и вот второй… Саша! Я хочу нормальную семью. Я хочу придти домой и мужа с работы ждать. И знать, что придет. Мне тридцать скоро, Саша, мне рожать пора. От водки я тебя удержала, но ведь ты хуже. Ты бродяга, Саша, это не лечится. Прости меня. И знай, что только счастья тебе желаю и по-прежнему молюсь за тебя Богу.
Сережет»
Сашка несколько раз перечитал письмо. Наконец, вник в содержание, медленно сложил листок пополам, еще раз пополам и еще раз. И сунул под пачку патронов на полке.
«Так… Нет тебе планиды с женским полом: вторая бросила. Но, в общем-то все правильно, все верно. Никто тебя не осудит, Сережа, и я не… Только вот с „бродягой“ немножко ты, девонька, перегнула. Из тридцати четырех „бродяг“, охотников-рыбаков рыбозавода, добрый десяток живет в тундре с женами и детьми. Детей на зиму — в интернат. Летом опять вместе. Но вообще-то я хотел к тебе, в поселок, я хотел вернуться, Сережет…»
Гарт вышел во двор и поднялся на крышу пристройки.
Ядреный, крепкий, морозный воздух. Половинка багрового солнца окрасила в маков цвет ропаки на мысу, озорной молоденький месяц приткнулся к пухленькой тучке и тянула к сердцу белы рученьки Вечерняя звезда. Сизые нити поземки лизали бока валунов, скользили вдоль русла ручья, заметали следы снегохода и растворялись в хаосе торосов. Все застыло, замерзло, заледенело. До весны. До пуночек. До гусей. До первых драчливых крачек. До первых счастливых ручьев.
Как же далеко отсюда до городов с великими толпами людскими, с набитым усталыми людьми метро, с переполненными автобусами на пропахших бензиновой гарью улицах, на которых никому ни до кого нет дела и никто никому не скажет:
