говорил с ними во дворе, хотя перед тем соврал:
— Уж простите меня, что не зову вас в дом, у меня переезд, кутерьма, благородных людей и посадить некуда.
— Ничего-ничего. Понимаем. Я с просьбой к вам, сосед драгоценный, — заговорил Гренер старший, как с коня слез и поздоровался.
Волков знал о том. Он поглядел на коней, на которых приехал сосед и его сын. Мерины. На таких мужики землю пашут. Значит, на коней у этих господ денег нет.
— О чём же просьба ваша будет, сосед? — Спросил кавалер.
— Дорогой сосед, — начал Гренер, чуть подумав, — старшему сыну оставлю я поместье…
Точно, Волков угадал, сейчас сосед за сына будет просить. За того, что с ним приехал.
— Второй мой сын при графе состоит, третий женился на горожанке. Теперь бюргерствует, у него и лавка, и конюшни, а это мой, — отец указал на сына, — последний сын. Нет, у меня ещё есть сынок, но тот ещё мал, незаконный он. Так вот, хотел я просить, чтобы взяли вы моего Карла к себе в учение, уж больно не хочу я отдавать его Фезенклеверу, чему тот его может научить? Разве что чванству.
Волков понимающе кивал, но молчал. Этот Иоахим Гренер ему нравился, кавалер сразу почувствовал в нём старого вояку, ещё в первые их встречи. С первого их знакомства немолодой помещик произвел на него хорошее впечатление. Честный и открытый человек. Совсем иной, чем здешние заносчивые бароны.
— Кавалер, я слышал, вы уже взяли молодых людей, может, и мой ко двору придётся? — Спрашивал Гренер с надеждой.
— Придётся, придётся, — отвечал Волков, рассматривая юношу.
Невысок, но крепок, как раз всё для кавалериста. Плохонькая кираса, шлем тоже убог, подшлемник под ним стар, края торчат, нитки вылезли. Рукавицы из стёганой ткани сверху войлоком обшиты. Тесак у него пехотный, короток такой для кавалериста. Копьё в руке неплохое, да и то пехотное, опять для кавалериста коротко.
— Он у меня в седле сидит хорошо, — расхваливал сына Гренер, — сидит как привязанный, и коня не мучает, видите, ростом-то не велик. И храбр, ну, это вы в деле сами увидите. Самый храбрый у нас в фамилии. Я ему даже говорю, что бы потише был.
Волков соседа не слушал, он думал, что парень-то, может быть, и неплох, но ему нужно и оружие, и доспех покупать. С тем, что у него есть, он только позорить кавалера будет. Да кормить его и ещё его коня — всё это деньги. Всё это деньги, будь они неладны.
— Хорошо, сосед, хорошо, — говорил кавалер, очень этим радуя старого кавалериста, — возьму я вашего Карла, пусть живёт с моими оруженосцами, я посмотрю, на что он способен.
— Он способен, кавалер, способен, — радовался сосед, — уж не сомневайтесь. И раз так, то я пришлю гороха, бобов, сала, постного масла, чтобы он для вас обузой не был. Он привычен у меня к простой еде.
А вот от этого Волков уж точно отказываться не собирался. Этому он был рад. Последнее, что он сделал, так это задал всего один вопрос юноше:
— Так желаете ли вы, Карл Гренер, состоять при мне? Или это мечты вашего батюшки?
— Нет, не мечты это батюшки, это мои мечты, это я его просил, чтобы хлопотал он о том. Нет у меня других мечтаний, кроме как воинское дело знать, а уж других учителей тут в округе нет, что с вами тягались бы в знании воинском. Отец сказал, что таких не знает.
Хороший ответ, вроде, и льстивый, но сказано то было так честно, что тронуло кавалера.
Волков покивал головой, да, ему нравились господа Гренеры, и настолько нравились, что он решил плюнуть на кислое лицо жены, пусть хоть помрёт от своей спеси и заносчивости прямо за столом, но он пригласит соседей на обед. Подумал и сказал:
— Пойдёмте-ка есть, хоть и переезд у меня, а обед уже готов должен быть.
И жена его не разочаровала, едва кивнула графская дочь, бедным соседям. Только лишь кивнула и всё, больше для неё их не существовало, соседи от такого приёма оробели, сидели чопорно, лишний раз сказать, что-то боялись. Слава Богу, госпожа Эшбахт вскоре поднялась. Сказала что-то сквозь зубы, когда из-за стола выходила и ушла наверх. Такая вот радушная ему хозяйка досталась. Зато как ушла, так пришёл к ним всегда голодный Увалень, и всё стало по-другому. Без неё было лучше, и о госпоже больше никто не вспоминал. Говорили мужи о делах военных, и даже Увальня кавалер похвалил прилюдно за дело на реке, отчего тот краснел и важно надувал щёки перед новым юношей и его отцом.
Агнес стояла на коленях на столе, опершись на руки. Колени болели от твёрдого стола, да ещё и юбки все её были закинуты на спину. Она дышала носом и терпела своё положение. Хотя всякие злые мысли уже лезли ей в голову. Её уже начинал злить этот старый хирург. Девушке казалось, что он держит её в таком положении специально, для унижения. Давно уже он мог рассмотреть, как заживает рана на месте её крестца. Давно он мог её отпустить, а он всё держал её в таком позоре и держал. Не иначе, как специально. Или, может, нравятся старому развратнику тощие зады юных дев?
— Ну, так что же видите вы там? — Не скрывая ехидства и раздражения, спросила она.
Но он словно слов её и не слыхал, встал, отошёл от стола, повторяя:
— Удивительно, удивительно.
— Можно мне уже подол опустить? — Произнесла Агнес ещё злее, чем прежде.
— Нет! — Крикнул магистр Лейбус грозно. — Стойте так! Стойте так!
Он выхватил из кучи книг и бумаг кусок толстого стекла, стал вытирать его о рукав мантии. Протёр и заглянул в него. Агнес увидала огромный глаз старика через стекло. А он подошёл к ней и опять стал разглядывать её зад. Вернее, то место где начинается ложбинка между ягодицами. И опять говорит это своё:
— Удивительно!
— Чего же там удивительного? — Воскликнула Агнес, у которой от стояния такого колени уже болели.
— Вижу я у вас регенерацию.
— Что? — Удивилась девушка и повернула к нему лицо. — Регенерация?
— Да, настоящая регенерация. Наверное, вы о таком не слыхали, наверное, даже слова такого не слыхивали, — продолжал Отто Лейбус продолжая разглядывать её зад через своё стекло.
Агнес терпеть не могла, когда её считали дурой. И она прекрасно знала слово «регенерация» в её книгах. Не вытерпела, зря, наверное, но, всё-таки, сказала старику зло:
— Сиречь восстановление. Сие любой
