Сначала шаман говорил о той страшной каре, которая ждет и преступника, и лжесвидетеля, и обвинителя, если они будут говорить неправду и присягать против своей совести.
Потом обвиняемому Анха-Ваське Якса велел, чтобы он взял в руки острый нож и отрезал у деревянного божка нос, выковыривал глаза и произносил за ним такие слова: «Если я в этом споре не прав и если поклянусь, покривив совестью, то так же, как у этого идола, у меня пусть не будет носа. Если я на самом деле похитил кривду, то быть мне топором изрубленным, медведем в лесу изорванным, силами нечистыми преследуемым и гонимым...» То же самое проделал и Потепка. И тут стало всем жителям деревни ясно, что Потепка действительно потерял кривду, но Анха-Васька здесь совсем ни при чем. Если бы он на самом деле похитил эту снасть, то кара бы его не миновала!.. Все знали: «Манси никогда не присягнет ложно. А если это случится, то от одного страха и угрызения совести он впадет в несчастье, с ума сойдет...»
«Большие люди Мировщики! Большой человек Старшина! Без него манси не разрешить спора, не развеять ссору, не узнать, кто прав, кто нет!» — думал Солвал. глядя на пришибленного, помятого старшину.
Но вспомнил он и другое: дорого достался им этот «мир», содрали за это много-много шкур... Умеют мировщики «усмирять» манси, умеют и брать шкуры, мясо, рыбу...
— Но зачем его под ружье?! Разве можно так с большим человеком?! — вскрикнул Солвал на ломаном языке. Хотя в клубе стоял шум и гам, голос его услышали и на него обратили внимание.
— А это что за человек? — спросил строгий в овчинном полушубке, подойдя к Ваньке-дровосеку.— Откуда ты его выкопал?!
— Это мой товарищ. Мы с ним вместе рыбачили. Такой же, как я, батрак...
— Для батрака у него слишком роскошная одежда! — разглядывая белоснежную парку, кисы с узорами, произнес подошедший.
Солвал был действительно хорошо одет. Собирая Солвала в дальнюю дорогу, Якса о нем позаботился. У него нашлась и эта чужая парка, и малица, и кисы. Разнарядил он своего преемника, считая, что и внешний вид того, кто хочет завладеть сердцами, имеет не меньшее значение, чем его речь и другие чары воздействия на душу.
«Глаза человека — два зорких стража, два защитника. Но таят и слабость. Глаза человека любят наслаждаться. От красоты они млеют. Узоры волшебные их уводят от мира, над которым надо задумываться!» — говаривал он.
Красивая одежда Солвалу очень понравилась. Когда он во все это нарядился, то почувствовал себя счастливым духом.
Никак не мог понять, почему эта «роскошная одежда» не по душе русскому со строгими глазами. И одновременно какое-то смутное недовольство Яксой, какое-то смущение зашевелилось в душе.
«Неужели его потертый, измызганный овчинный полушубок лучше этой белой, как снег, мягкой, как пух, парки?!» — уговаривал сам себя Солвал. — А может, он хочет, чтобы все ходили в рвани?! Нет! Солвал так не хочет! Красивой жизни хочет Солвал!..»
Отойдя от Солвала, Ванька-дровосек о чем-то горячо говорил с человеком в полушубке, то размахивая руками, то озорно улыбаясь. О чем он говорил, было не слышно. Но глаза строгого в полушубке чуть потеплели. В этот миг чем-то он был похож на шамана Яксу, когда тот поучал, остерегая от неверного шага.
Долго потом журил Ванька-дровосек своего приятеля за сочувствие «классовому врагу» — старшине.
Он старался объяснить, что старшина не только не захотел добровольно уступить Революции власть, но и оказал вооруженное сопротивление. А потом вместе с купцами, попами, чиновниками старой администрации принимал участие в подготовке мятежа против Революции.
Увидев, что до приятеля не все доходит, Ванька-дровосек в меру своих сил старался втолковать «язычнику», что в стране произошла Революция и у власти теперь будут не мансийские старшины и не русские богачи, а бедняки, такие, как Ванька-дровосек или как бывший рабочий Тихон Сенькин, сосланный царем в ссылку за то, что он боролся за хорошую жизнь для бедных.
В Березове он и возглавляет совдеп — Совет рабочих и солдатских депутатов. И хотя он с виду не богатырь — сила у него не малая: пятьсот сердец, пятьсот человек объединились в Рабочий союз. И это революционный кулак Сенькина!..
Синие духи дыма струились, летали. Их стало больше, чем в тот момент, когда вошел Солвал. Стало больше и народу. Они говорили, говорили, говорили... Как на великом камлании. О чем-то светлом и радостном ведали эти люди в ветхой одежонке, с узорами из смолы и копоти. Будто они собрались на большой праздник в честь низведенного медведя, словно они собрались на пир по случаю окончания удачной летней путины.
Под конец они все хором, как счастливые весенние птицы, пели:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный...
Опять скрипел снег, пели полозья. Звенели колокольчики, качались звезды. Солвал думал.
Но не о богах...
Ванька-дровосек стал другим. Сильным и веселым казался его приятель...
А старшина смотрел лисицей, попавшей в капкан...
И Березово стал другим. Скрипел снег, пели полозья... Новая мелодия зрела в его душе...
Что он скажет людям? Какую весть принесет? Ему хотелось петь новую песню... Мелодия в душе его уже звучала. Только слов пока еще не было. Скрипел снег, пели полозья...
От автора
Прошло ли время сказок?
Думаю, что нет. У каждого времени своя сказка.
Когда я пел про синий ветер (1 «Синий ветер каслания» — повесть Ю. Шесталова.), я думал не столько о цвете ветра и игре звуков под полозьями аргиша (2 Аргиш — санный поезд из оленьих упряжек.), сколько о жизни с ее запахами и красками, о ее вечном ритмическом движении. Задача моя была скромной: донести до слуха читателя древнюю музыку моего Севера, поведать о белой тайге, где еще бродит жизнь рядом со сказкой.
Этой сказкой, может быть, дышали когда-то все народы... Мой народ, манси, дышал ею еще вчера. А ведь мой народ — частица человечества, а может быть, его чудом сохранившаяся древняя страница.
Я натягиваю струны многострунного мансийского лебедя (1 Лебедь — мансийский струнный инструмент, напоминающий арфу.) и ожидаю мгновения, чтобы высказать свою думу. Я трогаю струну лебедя, чтобы он перекликался с инструментами других народов и нес им мою думу, мою сказку, мою песню.
Все это вложил я в книгу под названием «Югорская колыбель». Кто ее герой? Это Солвал. Он родился еще в старом чуме. Мечтал стать шаманом. И еще богатым... Другой мечты тогда не было. Старый шаман Якса разглядел в чувствительно-мечтательном юноше что-то особое и привлек его к себе. Прикрываясь высокими словами о верности заветам предков, мастерски владея волшебным словом и колдовством шамана, он добивается больших успехов в подготовке своего ученика, пророчит ему завидное будущее.
Сбылось предсказание. Необычайно, хотя и не так, как хотел бы старый шаман, сложилась судьба талантливого юноши. Советская власть назначает Солвала продавцом магазина. Это тоже чудо: не надо манси, как в старину, ездить далеко за солью, порохом, сахаром. Солвал все имеет, он все может дать. Солвал первый председатель колхоза. Он коммунист, депутат. Большой человек. Колхоз его богат. Богаче самого богатого купца-манси. И хотя старый Якса, бывший великий шаман, недоволен колхозом и теперь проклинает своего ученика, который пошел по другому пути, ему теперь мало кто верит. А шаман Потепка, который долго еще шаманил и жил за счет верующих, под конец объявил себя не шаманом, а артистом. На колхозной сцене стал выступать и работать научился
Ришар Шапель. Я пережил ад Раймона Мофрэ
Название книги, фрагменты из которой мы начинаем печатать в этом номере, нуждается в пояснении. Прежде всего потому, что имя Раймона Мофрэ мало известно за пределами Франции. Мофрэ родился в 1926 году, подростком участвовал в движении Сопротивления, был десантником, много раз спускался на парашюте в опасные районы. Вкус к риску он сохранил и в мирные годы. В 1949 году он отправился в джунгли Гвианы, уверенный, что ему удастся обнаружить неизвестные доселе индейские племена. Надо сказать, что у этой уверенности были основания. Часть Гвианы, ранее французской колонии, в 1946 году получила статус «заморского департамента». Освоена она лишь по побережью, где рассыпаны редкие городки. Гвиана всегда была задворками метрополии, недаром в ее столицу Кайенну ссылали на каторгу преступников. Население этого громадного края — «учтенное» население — составляет едва полчеловека на квадратный километр. А джунгли, примыкающие к Бразильской Амазонии, до сих пор по-настоящему не исследованы. Нет даже точной карты местности. В те времена, когда сюда прибыл Раймон Мофрэ, область между двумя большими реками — Ояпок и Марони — была вообще «белым пятном». Мофрэ обратился к проживающим в Гвиане потомкам беглых рабов-негров, так называемым боскам, с просьбой провести его к Верденскому порогу в истоках реки Уаки. Здесь он оставил своих проводников и в одиночку ступил на проходящую по джунглям тропу, названную индейцами Дорогой эмерийонов. Это когда-то могучее индейское племя, согнанное со своих земель пришельцами, ныне находится на грани полного вымирания. Протянувшаяся на 42 километра тропа должна была вывести Мофрэ к истокам реки Тамури, далее же, по-прежнему в одиночку, он хотел продолжить путь к южной границе Гвианы... Его мучения начались сразу же, едва он оказался один на один с джунглями. Причем Мофрэ, если можно так сказать, еще повезло: по тропе незадолго до него прошла группа старателей, и тропа — Дорога эмерийонов не успела зарасти. Раймон не взял с собой никаких припасов, решив обходиться естественной пищей. У него был лишь карабин, к тому же, как оказалось, неисправный. Не имея необходимых для существования в джунглях навыков, Мофрэ скоро дошел до отчаяния. Больной и обессиленный, он девятнадцать дней блуждал во враждебном человеку мире джунглей. Изголодавшись, он съел свою собаку. И все же, каким-то чудом собрав всю волю, он добрался до Деград Клод — поста в истоках реки Тамури, где жило индейское семейство. Что было делать дальше? Дальше оставалась одна-единственная возможность — спуститься по течению Тамури до первого населенного пункта. Но тот лежал в ста с лишним километрах от места, куда вышел Мофрэ. Ближе людей не было. Раймон пытался сначала сделать лодку, потом построить плот. Однако у него не было уже сил. Он принял решение спуститься по течению реки вплавь... Месяц спустя Момпера, индеец из племени эмерийонов, проходя в этих местах, нашел брошенные Раймоном вещи. В их числе были путевые дневники, где рассказывалось о трудном умирании Мофрэ в зеленой пустыне джунглей. Момпера принес найденные пожитки в свою деревню, и только много месяцев спустя грустная весть о гибели Мофрэ достигла цивилизованного мира. Власти организовали чисто символическую поисковую экспедицию. Она не смогла найти никаких следов. Да разве могло быть иначе в такой стране, как Гвиана. Путевые записи показывают нам замечательное мужество Мофрэ. Специалисты считают, что он погиб потому, что недоучел трудностей, с которыми ему предстояло столкнуться в этих местах. Его снаряжение не соответствовало требованиям подобного рейда в джунглях. И, кроме всего, Мофрэ слишком оптимистически расценил свои физические возможности. Этот трагический эпизод можно было бы сдать в архив, подобно многим другим происшествиям такого рода, если бы отец пропавшего — Эдгар Мофрэ — не бросился на поиски сына. Некоторые журналисты сразу же ухватились за эту возможность пощекотать нервы читателям и раздули историю Мофрэ. Убежденный, что Раймон все еще жив, Эдгар Мофрэ метался по самым отдаленным уголкам джунглей. Его поддерживали сочувствие публики и помощь тех лиц, которых эта история, постепенно превращавшаяся в легенду, глубоко взволновала. Но экспедиции Эдгара Мофрэ, которые он предпринимал раз за разом до 1964 года, не дали никаких результатов. Восемнадцать лет спустя после неудачного старта Раймона Мофрэ примерно по его маршруту вышел молодой француз Ришар Шапель. Он должен был снять цветной фильм об индейцах. Но главная и тайная (ибо на нее никто бы не дал разрешения) цель путешествия была следующей: он попытается повторить в тех же условиях попытку Раймона Мофрэ. «Несколько раз я думал отказаться от этой затеи, — пишет Шапель, — но всякий раз брал себя в руки. Никто этого не знал, но я боялся. Боялся больше, чем мои близкие. Я, конечно, все тщательно подготовил, но перед глазами у меня все время стоял призрак умирающего Раймона Мофрэ, а в ушах звучал приговор специалистов: «Никому не удастся в одиночку осуществить попытку Раймона Мофрэ». Тем не менее я был убежден, что выжить в джунглях можно и в одиночку...»
