Дело обстояло следующим образом. Для упражнений Премак составил несколько комбинаций, не имевших никакого смысла. Например, красный на зеленом, зеленый на банане, апельсин на коричневом и т. д. Ему было важно лишь одно: насколько правильно Сара усвоила значение предлога «на».
Каково же было его удивление, когда Сара, несколько раз правильно выполнив задание, отодвинула от доски своего учителя и сама стала составлять предложения, но не законченные. Она предлагала Премаку на выбор несколько символов, с помощью которых он мог их закончить. Так, она «писала» на магнитной доске: яблоко на... и предлагала на выбор несколько символов, обозначавших предметы, цвета, понятия.
Вначале Премак не понимал, что от него хочет Сара. Однако очень скоро он убедился, что ее действия совершенно последовательны. У ученицы хватило настойчивости «объяснить» Премаку, что ее устраивает только такой вариант предложения, который имеет какой-то смысл. Сара терпеливо отвергала предложения вроде «яблоко на синем». Ее устраивали только такие, как «банан на блюде», «яблоко на банане» и т. д. Эта игра стала для Сары любимой во время занятий.
Но самое трудное было впереди, когда от обозначений конкретных предметов перешли к усвоению общих понятий.
Научив Сару ассоциировать красный цвет с яблоком, а зеленый с грейпфрутом, говорит Премак, мы перешли к текстам, с помощью которых исследовали осознание ею понятия «такого-то цвета». По его словам, он не был особенно удивлен, когда Сара правильно называла цвета совершенно незнакомых ей объектов. Например, ассоциируя красный цвет как принадлежность яблока, шимпанзе безошибочно узнавала его в окраске вишни, которую она до этого не видела.
Во время одного из опытов Саре дали яблоко и попросили отобрать символы цвета и формы, характеризующие этот плод. Она с готовностью сделала это. Затем вместо яблока ей дали его символ — голубой треугольник и предложили сделать то же самое. Абсолютно без колебаний Сара «написала» для этого совершенно не имеющего ничего общего с яблоком предмета те же символы «круглого» и «красного», как и в том случае, когда перед ней лежало настоящее яблоко.
Ученый считает это доказательством того, что шимпанзе думает о символе, скажем, яблока не как о физическом объекте (в данном случае голубой пластмассовый треугольник), а как о предмете, который он символизирует.
Что же можно сказать об экспериментах Премака? Действительно ли это начало диалога: человек — шимпанзе? Сам ученый оценивает полученные результаты очень осторожно. На основе опытов с одним шимпанзе, которые проводились немногим более двух лет, он отказывается говорить о чем-то большем, чем об удивительных способностях Сары.
М. Фичукина
Комментарий к эксперименту
Член-корреспондент АН СССР Л. Г. Воронин: Часто опыты психолога Дэвида Премака называют сенсационными — отчасти потому, что они действительно интересные, а отчасти и потому, что некоторые зарубежные журналисты нередко принимают желаемое за действительное. И прав психолог, оценивая «полученные результаты очень осторожно».
Дело в том, что высшие животные имеют значительные резервы своего мозга, или, по удачному выражению известного советского биолога А. Н. Северцева — «запасный ум». Эти резервы, в существовании которых можно убедиться, глядя в цирке на мотоциклистов-медведей, танцующих вальс лошадей и т. п., при терпеливом и умелом отношении человека к дрессируемым животным могут быть сильно развиты. Можно выучить, особенно такое высокоразвитое животное, как обезьяна, совершать различного рода жесты и сложнейшие действия с предметами, которые явятся сигналами какой-либо их потребности: пищевой, игровой и т. п. Животное не только может повторять то, чему его выучили, но комбинировать имеющиеся знания или, как это давно уже психологи назвали, «переносить опыт» из одной обстановки в другую. При этом очень многое зависит от индивидуальности и ученика и учителя. Несомненно, в этом отношении Сара оказалась способной ученицей, и у нее не только образовалось большое количество ассоциаций, или, как физиологи говорят, временных связей (ассоциация — связь), условных рефлексов, но она их удачно переносила с яблока на вишню. Сара отлично улавливала связь между предметами (предлог «на»), что, между прочим, доступно и другим высшим животным (собака, лошадь, слон, дельфин), и переносила эту связь с одной комбинации предметов на другую. Очевидно, и «игра», которую Сара затеяла со своим учителем, основана на тонких условных связях, образовавшихся благодаря способности животного улавливать скрытые даже для человека отношения между предметами и явлениями.
Если обратиться к истории, то мы увидим, что подобные эксперименты одновременно начали у нас И. П. Павлов, а в США Эдуард Ли Торндайк. Павлов в отличие от своего американского коллеги был физиологом, и ему удалось показать, что у животных, как и у человека, существует явление сигнальности: по внешним сигналам и тот и другой выучиваются ориентироваться в своей среде, и что эти сигналы являются материалом их мышления. Комбинируя в соответствии с обстоятельствами приобретенные знания в виде множества условных рефлексов, организм решает различного рода жизненные задачи. Это и есть мышление. Только оно у самых развитых животных и самого отсталого, необразованного человека осуществляется качественно различными мозговыми механизмами. Шимпанзе может и большему выучиться, чем это описано в статье, но... только при непосредственном общении с предметами и явлениями. Премак остроумно провел опыты, создав «новый язык и средства его выражения». Однако этот язык, в какой-то мере похожий на машинный язык, вкладывался человеком. Конечно, и мы обучаемся языку, и нам его «вкладывали» родители, учителя, люди, общество, но наш язык не идет ни в какое сравнение с тем, чему обучилась Сара: ни количественно, ни качественно. Уже Ч. Дарвин более ста лет тому назад писал, что при всей общности человека и обезьяны их отличает наличие у человека «дивного механизма» — речи и что у обезьяны не может быть мысли «об изготовлении орудий», она не может «размышлять о боге» и «разрешить математическую задачу». Иными словами, у нее нет речи, аппарата абстрактного мышления, который позволил бы обучаться только при непосредственном контакте с окружающей действительностью, но и через речевые символы и главным образом через них. Не исключено, что какие-то зачатки способности к абстракции, так же как и способность пользоваться примитивным орудием (палкой, камнем), есть и у обезьян. Об этом говорят и опыты Премака, и те многочисленные исследования на шимпанзе, которые провели наши отечественные и зарубежные психологи и физиологи. Эти зачатки выражаются в том, что животное может отвлечься (абстрагироваться) от непосредственной ситуации и усвоенные в ней навыки перенести в другую ситуацию и довольно удачно там ими воспользоваться. Но ведь это только отдаленные биологические предпосылки нашего абстрактного мышления, которое благодаря общественным условиям жизни и речи развилось до такой степени, что мы не только знаем о том, с чем мы никогда не сталкивались в данный момент и что накоплено человечеством на протяжении тысячелетий, но и можем планировать и прогнозировать будущие события.
Но, безусловно, установление «контакта» с животными очень интересное дело, оно расширяет наши знания о живой природе и, самое главное, помогает понять те пути, на которых возникло такое удивительное и непревзойденное свойство, каким обладает мозг человека.