из квартиры в подъезд, ожидая меня.
Прихожу в себя уже стоя в прихожей, зашнуровывая кроссовки. В глаза бьет яркий блеск. Кольцо… То самое помолвочное кольцо, которое подарил мне Яр, когда делал предложение и я сказала “да”…
“Станешь моей женой? Станешь Костровой?”
Совсем другая женщина скоро станет Костровой, не я. И она родит Яру ребенка, не я. И он будет ее мужем, не моим. Получается, что моим он и не был никогда…
Вспоминаю слова Яра в тот момент, когда мы хотели стать семьей и на глазах снова слезы. Странно, думала, что выплакала уже все, что могла…
Поднимаюсь, нахожу в ящике комода, что стоит в прихожей, ручку и листок бумаги. Быстро царапаю несколько слов и, стянув кольцо с безымянного пальца, аккуратно кладу его на листок. Все. Теперь точно все. Делаю глубокий вдох и, прикрыв глаза, шагаю за порог, будто в пропасть бросаюсь. Сюда я больше не вернусь.
Антон молчит. Смотрит, молчит и ни о чем не спрашивает, за что я ему бесконечно благодарна. Ведь ответить я ему не смогу. Знаю, чувствую, что стоит мне лишь рот раскрыть, чтобы произнести хоть звук, снова сорвусь в истерику.
В машине едем в полной тишине. Я не знаю, куда Антон меня везет, мне и неважно, лишь бы подальше от всех и от Яра в особенности.
Подъехав к небольшому ухоженному дому, Антон помогает мне с сумкой, проводит короткую экскурсию по комнатам и напоследок, вручив свой телефон, забрав при этом мой, что выдал мне Егор, уезжает. Я, наконец, остаюсь одна. Найдя кровать, забираюсь в нее и забываюсь тревожным сном.
Так и продолжая лежать под теплым одеялом, поднимаясь только чтобы попить воды, я провожу в этом уютном месте несколько дней. Ничего не знаю и знать не хочу, внешний мир меня не интересует. У меня “постельный режим” и нарушать его я не собираюсь. Сейчас спасительная тишина и мое одиночество — это лучшее лекарство от моего недуга. Есть совсем не хочется. Все то, что я с трудом впихиваю в свой желудок, покидает его с невероятной скоростью. Со мной всегда так было. Когда я нервничала или переживала, то не ела ничего. Только вода и теплый сладкий чай. Но сейчас на чай не хватает сил. Их нет совсем.
Сколько я уже здесь? Часы или дни? Неважно. Я просыпаюсь, смотрю в потолок, погружаюсь в воспоминания. Снова боль и слезы и я засыпаю вновь, лишь бы только не испытывать ничего, ничего не чувствовать.
Из моего забытья меня выдергивает тихая вибрация. Телефон, что дал мне Антон, лежит под подушкой и кто-то настойчиво пытается дозвониться. Вглядываюсь в экран, но там только цифры и нет имени звонящего. Номер незнаком. Поразмыслив, что это может быть Антон, все же отвечаю на звонок.
— Привет, — слышу голос друга и впервые за все это время улыбаюсь. — Ты как там? Не одичала еще в одиночестве?
— Привет, Тош. Нет, одиночество — это то, что доктор прописал.
— Я серьезно, Насть. Давай я приеду, поговорим? — понимаю, что он беспокоится, но я не могу и не хочу сейчас ни с кем разговаривать и видеть эти жалостливые взгляды…
— Нет, не надо. Я хочу побыть одна, — шепчу в трубку, но друг меня слышит. Понимаю это по его разочарованному вздоху. — Я вообще хочу быть одна…
— Не говори так. Все пройдет, вот увидишь. И потом будет легче.
— Будет, Тош. Конечно будет. Но сейчас я хочу тишины и покоя. Хватит с меня этой эмоциональной мясорубки. Меня так перемололо, не собрать… — по щеке скатывается одинокая слеза, но я не позволяю себе расклеиться снова.
— Они возвращаются завтра.
Мне всегда было интересно, чувствует ли человек боль перед смертью, когда ему стреляют прямо в сердце. Вот сейчас я нашла ответ на свой вопрос. Да, чувствует. Очень больно. Слова Антона, будто пуля, впиваются в самое сердце.
— Не говори никому где я, пожалуйста.
— Даже брату?
— Только ему.
— Ладно. Увидеться с ним хочешь? С Михой?
— Да.
— Я устрою. И, Насть…
— Что?
— Я сделаю все, чтобы Он не узнал, где ты. Не переживай.
— Спасибо. Пока.
— Пока.
Антон прощается и отключается, а я снова рассматриваю узор из мелких трещин на потолке. В голове шумно. Много мыслей, очень много. Они сейчас похожи на огромную толпу людей в метро. Толкаются, спотыкаются друг о друга, резко меняют направление…
Вот только среди этого хаоса из мыслей, отчетливо выделяется самая страшная и самая болезненная.
Он возвращается… К ней…
Яр
Просидев в Богом забытом месте еще двое суток после звонка Антону, мы, наконец, снимаемся с позиции и направляемся в точку эвакуации. Там нас ждет вертолет, который перекидывает нас на частную военную базу, а оттуда мы на грузовом самолете отправляемся на Родину.
После того, как я узнал о том, что Настя куда-то ушла, поговорил с Егором. Ну как поговорил, проорался, как черт сумасшедший, за что справедливо огреб кулаком по челюсти. Ибо нехер плевать на субординацию на боевом задании. Несмотря на “воспитательные” пиздюли, Егор связался с теми, кто нас должен был вытаскивать из этого пекла и сообщил, что через два дня мы отправимся домой.
Двое суток я маялся и не находил себе места. Гребаные сорок восемь часов тянулись так долго, выворачивая все мое нутро наизнанку от волнения. Я реально боялся, что причина, по которой ушла Настя, на самом деле представляет собой полный пиздец. Потому что моя девочка хоть и вспыльчивая натура, но чтобы просто уйти… Еще и в момент, когда я на операции по спасению ее брата… Это точно не в ее стиле. А, значит, там самая настоящая жопа. И мне это все нужно как-то разруливать. А как это сделать, если я понятия не имею, что за херня там произошла?!
Моя нервная система и так трещит по швам и тот факт, что по прилету на частную тренировочную базу уже в пределах нашей необъятной, мы не отправляемся домой. Мы вынуждены сидеть тут еще сутки для поддержания легенды о наших тренировках в экстремальных условиях. По словам командира, наши чины слабо поверили в притянутую за уши историю о наших тренировках и неоднократно наведывались с внезапным визитом на эту базу под предлогом проверки своих бойцов. Нас. Но вовремя предупрежденные друзья Егора рассказывали нашим генералам складные байки о том, как мы по болотам в полной боевой экипировке скачем да медведей распугиваем. Вроде, эти “сказки” всех устраивали. Либо
