пробурчал Гена, не глядя на остальных.
— Правильно, ищете! — уже завелась Аннушка, — а вот если бы ты её до ручки не довёл — она бы не ушла! И нам бы сейчас искать никого не пришлось!
— Да я тут причём⁈ — подскочил с лавки Гена, рассыпав дефицитный в этой глуши табак и не замечая этого. — Ты базар свой фильтруй, баба! Или я тебе сейчас быстро рот твой поганый заткну!
— Уже одной заткнул! — заверещала Аннушка.
— А ну тихо оба! — грохнул кулаком по столу Бармалей, так что чашки и блюдца подпрыгнули и жалобно звякнули, а с противоположного краю стола свалилась миска с конфетами, и они рассыпались по земле. — Геннадий, ещё одно слово, и я тебя обратно в Кедровый отправлю! Распустились, мать вашу так!
— Да я… — начал было Генка, но Бармалей уже был взвинчен и рявкнул:
— Я сказал заткнуться! Бери листок и ручку и пиши объяснительную!
— Да за что…
— За саботаж и нарушение трудовой дисциплины! Неподчинение прямым приказам руководства в полевых условиях ты знаешь, чем тебе это грозит!
— Знаю, — понурил голову Генка.
— А раз знаешь, то какого хера ведешь себя как идиот⁈
— Извините, Иван Карлович! — Генка понял, что хватил лишку и что лучше извиниться, — и ты, Анна Петровна, прости. Я на нервах. Мы все на нервах.
Я сидела и рассматривала узоры на клеёнке. Абсурдная ситуация. Я не выдержала и усмехнулась.
— А ты чего лыбишься? — Генкина злоба не прошла и требовала выхода, — Чё лыбишься, Горелова, ты нам скажи, и мы все поржем!
— Геннадий, всё! Моё терпение лопнуло! — прошипел, вращая налитыми кровью глазами Бармалей.
— Так я ничего не сказал! — возмутился Генка, — я спросил, почему она улыбается. И это нельзя?
— Да, кстати, Зоя, скажи, а почему ты смеёшься? — поддержал его Сергей, они постоянно курили вместе.
— Потому что прошлый раз именно Геннадий больше всех обвинял меня в том, что я виновата за Кошку и за ребят, — тихо сказала я, не поднимая глаз от клеёнки, — а теперь он сам в такой же ситуации. И также, как и я, у него сейчас нет никаких доказательств, чтобы себя обелить. И вот мне интересно, его теперь тоже всем лагерем травить будут, как меня травили, а особенно Гена, или его нет?
Над столом повисла ошеломлённая тишина.
— Придурки, — вздохнул Колька и покачал головой.
— Коля, дай мне нитроглицерину, или хоть чего-нибудь, — жалобно попросил Бармалей, — сил моих больше нету на это всё смотреть…
И тут снаружи послышались шаги, предупреждающий лай Зверя, мужской окрик.
Полог палатки распахнулся и в столовку вошел Митька.
Гул в палатке моментально стих.
— Ну, что там, Дмитрий? — безэмоционально и тихо спросил Бармалей, уже, впрочем, зная, что ответ будет таким же отрицательным.
— О! Наши вернулись! — почти чёрное от пыли и солнца лицо Митьки расцвело мальчишеской улыбкой. Но он тут же посерьёзнел и устало ответил Бармалею:
— Вот, что нашёл…
Он вытащил из кармана и положил на клеёнку раздавленную заколку для волос. Лиловую, пластмассовую, в виде рыбки с гипертрофированным глазиком.
— Это же Нины Васильевны! — ахнула Аннушка.
И мгновенно все зашумели, заговорили.
— Нужно идти к водопаду!
— Да что ты в темноте увидишь⁈
— А если она в расщелину упала и ногу сломала? Лежит там теперь, стонет⁈
— И как ты в темноте её оттуда вытащишь⁈
— Тихо! — рявкнул Бармалей и схватился за сердце.
Все моментально заткнулись.
— Где нашёл? — кивнул на заколку Бармалей.
— Здесь, недалеко от лагеря, — Митька устало опустился на скамейку, цапнул мой недопитый чай и жадно припал к чашке, и лишь допив, ответил, — когда уже возвращался обратно.
— Ну так пошли покажешь!
— Может, она там где-то!
— Вы меня совсем за идиота держите? — тихо и угрожающе спросил Митька, — да я там каждый сантиметр облазил. Нету её там! Нету!
— И куда же она могла подеваться? — задал главный вопрос Колька.
Ответов не было.
Утром, я решила пораньше встать, чтобы помочь Аннушке. Она была всё это время сама не своя, у неё буквально всё валилось из рук. Так что лучше я помогу.
Я вылезла из спальника, зябко поёжившись от предрассветного тумана, торопливо вытащила из спальника согретое теплом моего тела бельё (я всегда беру одежду внутрь спальника, она остаётся тёплой и утром её можно нормально надевать), сняла самосшитую, в цветочек, фланелевую пижамку и торопливо принялась натягивать на себя тёплые трусы, бюстгалтер, колготки, носки, штаны, футболку, свитер… Затем завязала на голову шерстяной платок, положила пижаму внутрь спальника, застегнула его, сложила в рулончик и только тогда вылезла из палатки, прихватив в карман зубную щётку и коробочку с порошком.
Вчера почти уже ночью мужики растопили баню — все изрядно-таки изгваздались в болоте, когда добирались от кордона сюда, да и те, что ходили на поиски, тоже были не ахти.
Помылись быстро, все устали, да и были вымотаны морально.
Так что я уже предвкушала, как умоюсь сейчас тёплой водой. Там оставалась, ведь мы с Аннушкой были последними. Точнее Аннушка была самая последняя, чтобы потом проверить, догорело ли в печке и вытащить просушить деревянную решетку, на которой стояли, когда мылись.
Обычно женщины мылись первыми, затем, когда парная разогреется — парились мужики, двумя-тремя группками. Самым последним всегда был Митька: он любил париться один, долго, затем он всегда тушил печку и вытаскивал решетку, которую когда-то сам же и сколотил.
Но вчера Митька настолько умаялся, что хоть и не подавал виду, но помылся самым первым, ещё даже вода нормально не согрелась. Быстро кое-как ополоснулся и полез в палатку спать. Даже ужинать не стал.
Поэтому решили, что первыми парятся мужики, а мы с Аннушкой — после них, и всё приберём согласно технике безопасности.
Так что я вошла внутрь, сняла платок и куртку, зачерпнула ковшик тёплой, почти горячей, воды, с удовольствием вымыла лицо и, не спеша, почистила зубы. Хотя всё время, пока я умывалась, меня точил какой-то червячок, что-то было не так, только вот не пойму, что. Я осознавала, что это общая нервическая ситуация так действует, поэтому отгоняла назойливые мысли, но всё равно, как-то не по себе было. Причём с утра-то было нормально. А сейчас, что-то не так.
Уже завязывая обратно платок, я увидела, что халат Аннушки так и висит на гвоздике. И стою я на решетке…
Её так и не вынесли на просушку.
Я выскочила из бани. Один бог знает, чего мне стоило не заорать на весь лагерь. Промеж палатками и вагончиками царила тишина, лишь периодически нарушаемая чьим-то мощным храпом.
Так! Главное — успокоиться! Может, она просто забыла халат на гвоздике?
А решетка? И вода такая горячая была скорее всего потому, что печку не затушили и огонь там горел почти всю ночь.
Но нет! Анна Петровна почитала технику безопасности, как фанатики почитают свои священные книги. Разве что только не молилась не ТБ.
Ладно, сейчас проверим.
Я заглянула в палатку столовки. Нету.
У столовки, под кустом лежал Зверь. Увидев меня, он поднял голову, зевнул и чихнул. Затем положил голову обратно на лапы и принялся опять дрыхнуть, поглядывая на меня одним глазом.
Может, заспала и сейчас просто дрыхнет у себя в палатке?
Я подошла к её палатке и прислушалась. Тихо. Обычно сквозь тонкий брезент всегда слышно дыхание, посапывание или как человек поворачивается. Из-за того, что палатки тонкие, спальники — тонкие, почвенный горизонт всего каких-то тридцать — сорок сантиметров, а дальше глей и мерзлота, то как ни подкладывай коврики и доски, а всё равно от земли тянет. И спящий человек начинает волей-неволей похрапывать.
Здесь же было абсолютно тихо.
Для проверки я сперва шепотом позвала её. В ответ — тишина.
Тогда я обнаглела, и хоть в лагере не принято лезть в чужую палатку, но не в таком вот случае. Поэтому я ещё раз оглянулась (вдруг она отошла), и расстегнула молнию. Откинув полог, я заглянула внутрь — пусто. Мало того, спальник аккуратно собран в рулончик.
Может, в туалет пошла?
Точно! Скорее всего, именно так.
Я торопливо пошла в сторону туалета, предварительно закрыв палатку (но комаров я ей таки туда здорово напустила).
В женском туалете никого не было. В мужском — тоже пусто.
Я по очереди заглянула в остальные помещения: в хозку, в обе камералки, и даже «грязную» хозку с оборудованием и солярой проверила.
Нигде нету.
Оставался ещё один вариант. Я прекрасно помнила малыша, который выскочил мне навстречу, когда я привозила гостинцы от Аннушки
