обычно. Только я успел пробиться к их предводительнице и сразить её одним ударом, как Буратино и его ребята опрокинули их знаменосца. Тут-то враг и дрогнул, только тут я понял, что мы побеждаем.
— Неужто и сам синьор Буратино дрался? — восхищались слушатели.
— Дрался ли синьор Буратино? — спрашивал ветеран, и в его взгляде светилось снисхождение к этим гражданским тупицам. — Он дрался в первых рядах, у него что ни удар, то труп. Я же вам говорю, это же он свалил знаменосца.
— А Рокко?
— Храбрее человека я не видел, больше сказать нечего.
— Ну, вот дрогнул враг, побежал, а что потом? — не унимались слушатели.
— Потом? — усмешка трогала губы старого солдата. — Потом, известно что, победа. А победа, брат, скажу я тебе, сладкая штука. На поле боя солдат может брать что хочет, хоть яиц целую корзину бери, хоть гусей, а хочешь и девку какую повали да задери ей юбку.
— А ты кому-нибудь задирал?
— Было дело, раз пять-шесть, — врал рассказчик. — Но на всё это мало времени, синьор Буратино, он знаешь какой!
— Какой?
— Очень он щепетильный насчёт мирного населения. При нём мирного обидеть никому нельзя.
— И даже Рокко Чесноку нельзя?
— А Рокко в первую очередь, он же пример для других. Вот они вдвоём и ходят по полю боя: у кого гуся отнимут — мирным отдадут, а где и молодку с земли поднимут, юбку её расправят и извинятся ещё. Так-то, брат.
— Да, — почесали голову слушатели. — А если ещё где-нибудь биться будете, может, нас возьмёте?
— Ну, что я тебе, брат, сказать могу. Во-первых, сегодня Рокко с небольшим отрядом был в разведке, противника нигде не обнаружил. А во-вторых, вдруг вы меня подведёте? Нет, конечно, вы ребята не промах, я вас не первый год знаю. Но поймите и нас, мы кого попало брать тоже не будем.
— Да это понятно, — заискивали просители. — Но ты-то, брат, знаешь нас не первый год, мы не какие-нибудь меньжовки, уж ты попроси Рокко, пусть зачислит нас, мы не подкачаем.
— Ладно, брат, поговорю я с Рокко. Да только вы, ребятки, меня потом не подводите, надо будет помереть — так помрите на месте.
— Это уж как водится, за нами не станет.
Вот такие или приблизительно такие разговоры велись на пляже и в городе. В общем, все участники битвы в один день стали людьми уважаемыми.
Но Буратино, да и Рокко тоже были далеки от успокоения и почивания на лаврах, мальчишки напряглись и ждали ответного удара. В том, что он проследует, пацаны не сомневались ни секунды. Но каков он будет, им приходилось только догадываться. Буратино чуть ли не каждый час отправлял лазутчиков в цыганский район. И те возвращались с тревожными вестями.
— Ну, что? — спросил Пиноккио у разведчиков.
— Суетятся, — отвечали те.
— Сильно суетятся?
— Неслабо, бегают от дома к дому толпами, орут, ругаются.
— А о чём ругаются?
— Да разве их разберёшь, они же не по-нашему ругаются, — сказал один из разведчиков.
— А я вот кое-что разобрал, — заметил другой.
— Ну, и что же?
— Ну, не особо много, — замялся пацан, — только «Рокко Чеснок» да не то «бурмалак», не то «чурмалак».
— А ты, болван, всякую гадость слушаешь, а не то, что надо. А эти заразы всё не уймутся. Ну да ничего, ещё не вечер, мы им ещё наваляем, — пробурчал Рокко.
Но ни храбрость Рокко, ни нескончаемые разведки не успокаивали Буратино.
— Что же они замышляют? — беспокойно спрашивал он, ходя туда-сюда.
Так прошло два дня. Ничего не изменилось. И только на третий день шесть цыганок появились на рынке, но Рокко с несколькими ребятами тут же выдворили их за ограду базара. Тут-то всё и началось. На следующий день в порту, недалеко от места сбора портовой шпаны, появились две коляски пижонского вида. Коляски были недешёвыми и сами по себе, а навешенные на них колокольчики, бубенчики и всякие дурацкие талисманчики явно увеличивали их стоимость. Мало того, в коляски были запряжены такие кони, что это даже и не кони, а настоящий пожар. Дикие, шальные, злые и такие красивые животные, что голова от них кругом. На козлах обоих колясок сидели чернявые белозубые парни в ярко-красных рубахах, да хромовых сапогах. А за голенищами сапог наборными рукоятками ножи торчат. А чёрные глаза молодых кучеров и так черны, как души у душегубов.
Повскакивали портовые пацаны с земли, да ящиков, на которых отдыхали. И стали глядеть, как приближаются к ним коляски. И жутковато стало многим от красоты, лихости и удали, с которой коляски неслись по пирсам, пугая чаек и пьяниц. И потянулись шпанские руки в карманы, и стали сжимать там кто заточку, кто свинчатку, а кто и кастет самодельный. Насторожились ребята таким гостям.
И даже Буратино не избежал некоторого душевного волнения и тоже взялся за заточку. А вот Рокко было всё нипочём, не боялся он никого. Он вышел на несколько шагов вперёд и, презрительно оттопыривая нижнюю губу, сплюнул навстречу едущим и не менее презрительно сказал:
— Едут, парламентёры.
— Надеюсь, эти парламентёры из обрезов палить не будут, — произнёс Пиноккио.
Коляски лихо подкатили и не менее лихо затормозили невдалеке от мальчишек. Из первой появилась сначала тяжёлая сучковатая палка, покрытая лаком и серебром, которую сжимали пальцы в тяжёлых перстнях с рубинами. Вслед за ней на землю встал ярко начищенный лакированный сапог, а уж потом появился и весь человек. Это был немолодой, но достаточно ещё крепкий синьор в чёрном сюртуке до колен и широкополой шляпе. Лицо у него было в кучерявой бороде, а в ухе поблёскивало золотом кольцо.
— А побрякушек на себя навешал побольше, чем какая баба, — нагло и достаточно громко заявил Рокко и добавил с презрением: — Клоун.
— Тихо ты, — толкнул его в бок Пиноккио, — это же парламентёр, услышит ещё.
— Да хрен с ним, пусть слышит, — упрямствовал дружок, который не собирался проявлять ни малейшего уважения к приехавшему.
А богатый синьор подошёл ближе к ребятам и поздоровался:
— Здравствуйте, синьоры шпанцы.
— Добрый день, — вежливо ответил Буратино.
— Здрасьте, давненько вас не видели, — нагло буркнул Рокко.
За спиной у богатого встал высокий кучер лет двадцати, который,
