Шикша - А. Фонд

— Ты же обещал! — жалобно ойкнула я и, пытаясь прикрыть хоть некоторые стратегические места руками, метнулась в палатку. — Дурак!

— Зато теперь я знаю, какие у тебя сиськи! — глубокомысленно заявил он и, раздевшись, побежал к воде, крикнув мне, — надеюсь на твою порядочность, Зоя! Что ты не такая как я и подглядывать не будешь!

Нужно ли говорить, что я принципиально подглядывала?

Он был худой, среднего роста. И хоть сложение его нельзя было назвать атлетическим, но каждая мышца была, словно вырезанная скульптором. Он плыл, с силой работая мускулистыми бронзовыми от загара руками, заросшая голова то погружалась в воду, то появлялась над ней.

Потом Митька ещё ходил за ветками. Сказал, что оставит костерок на ночь, набросает туда сырых веток пусть горит, дым будет отпугивать зверьё. Хоть тут никого не было, но чем чёрт не шутит. Пока он ходил, я, так и не дождавшись, и разомлев в уютном тепле спальника, уснула.

Проснулась от того, что горячее Митькино тело прижалось ко мне.

— Иди сюда, — хрипло прошептал он.

Проснулась я оттого, что стало жарко. Обычно мы палатки всегда стараемся ставить где-нибудь под кроной дерева, в лесу или, к примеру, под горой, чтобы утренняя тень падала на неё. Иначе утром солнце так вжарит, примерно с пяти утра, что дышать в ней будет невозможно. Вот такая вот специфика заполярного лета: ночью дрожишь от холода, утром — умираешь от жары.

Я раскрыла глаза — в палатке я была одна.

Странно…

Я прислушалась — снаружи тихо.

Тогда я встала, вылезла из спальника и выглянула из палатки — нигде никого, сонную утреннюю тишину нарушал лишь писк комарья, да плеск легких волн на озере. А где-то аж на другом краю озера заполошно кричала крячка.

Затухший костёр и перевёрнутая (единственная!) кружка рядом только добавляли тревожности.

— Митька! — позвала я.

Ответа не было.

Да как же так⁈ Неужели бросил?

Я пробежалась к краю пляжа — не видно, вернулась в палатку и полезла в рюкзак — вроде всё на месте! Хотя никаких личных вещей Митька не брал, а пару сухарей и чай — это не те вещи, которые он бы забрал. Больше всего меня встревожило, что топорика не было.

Как же так?

Как?

Ну почему⁈

Я, как стояла, так и села. Схватившись за голову, я застонала.

Не знаю, сколько я так просидела, тупо уставившись на водную гладь озера, изредка разбавляемую куцыми волнами. В ушах стучала одна-единственная мысль — как же так?

После всего того, что было, и вот так просто — взял и ушел, бросил меня одну и даже ничего не сказал. И вот как я теперь? Дорогу я не знаю, карта была только у него, рюкзак с таким количеством вещей я тупо не дотащу. Если бы я была одна, я палатку и всё это не брала бы, пошла бы налегке.

И вот что мне теперь делать?

Есть три варианта: тащить всё обратно в лагерь. Мне это не нравится, так как там перепитые мужики и кто его знает, как там всё будет. Половина из них — новички, да и Генка этот не вызывает доверия. Нет, в лагерь я стопроцентно сейчас не пойду.

Второй вариант — тащить всё с собой на пятьдесят восьмой. Мне это тоже не нравится. Во-первых, тяжело, во-вторых, кто его знает, что там ещё будет. Нет, тащить — тоже плохая идея.

Остаётся третий вариант. Сложить палатку, вещи в рюкзак и где-нибудь его тут припрятать и идти налегке на пятьдесят восьмой. А на обратном пути заберу.

Со вздохом я принялась паковать вещи. Проблема возникла только со спальниками — второй спальник не желал влезать в Митькин рюкзак, а нести его с собой я не хотела. Наверное, лучше всего будет скрутить и замотать в тот кусок клеёнки, который мы прихватили с собой.

Оставались продукты. Я задумалась, брать или не брать? И тут над головой раздался весёлый голос:

— О! Ты уже проснулась, Зойка? Долго спишь!

Внутренне ахнув, я подняла голову — надо мной стоял Митька и весело улыбался своей мальчишеской улыбкой. В руках у него была кружка с ещё не до конца поспевшей морошкой.

— На, держи, — протянул он мне кружку.

— С-спасибо, — ошарашенно сказала я и взяла кружку. Руки слегка дрожали.

— Ты чего? — удивился он.

— Да так… я это… думала… — смутилась я и из-за растерянности не закончила мысль, оборвав саму себя на полуслове.

— Что думала?

— Ну… ты ушел…

— Я? — аж опешил Митька, а потом посмотрел на моё сконфуженное лицо и расхохотался, — вот ты совсем глупая, Зойка! Ну вот за кого ты меня принимаешь? Как бы я мог бросить человека, тем более женщину, одну в тайге?

От стыда я вспыхнула.

— Ладно, не красней ты так, — хмыкнул Митька и перевёл разговор на другую тему, — Раз ты всё тут почти собрала, сейчас попьём чаю, да и двинемся потихоньку.

— Но ведь уже больше пяти утра, — нерешительно сказала я.

— Уже одиннадцать! — хохотнул Митька, — но ты так сладко сопела, что я не решился тебя будить. Да и ладно, что изменится от того, если мы придём туда чуть позже?

Я пожала плечами.

— Вот и я так думаю, — резюмировал Митька. — Поэтому не будем рвать жилы.

Мы шли по лесу, промеж кедровых сосен. Лес был хороший, светлый, полный вкусного воздуха, которым хотелось дышать и дышать. Высоченные сосны росли на расстоянии друг от друга, поэтому идти по опавшей прошлогодней хвое и белому ноздреватому ягелю было легко и приятно. Митька шел чуть впереди, выбирая дорогу, а я — за ним, шаг-в-шаг.

Густо пахло сосновой живицей и ароматами начинающей поспевать княженики, которая всегда пахнет, словно французские духи. Хоть легкий ветерок, слоняясь промеж сосен, прогонял мошку, но было всё равно тепло, так что я даже чуть взмокла.

Где-то, высоко в кронах заухала какая-то птица. Через секунду ей откликнулась другая. Потом третья.

Так мы и шли, слушая птичье многоголосье и вдыхая вкусные запахи хвои.

Внезапно Митька так резко остановился, что я чуть не налетела на него.

— Что? — спросила я.

— Тихо! — велел Митька, тревожно оглядываясь вокруг.

Я тоже замерла, усиленно закрутив головой по сторонам. Но везде была лишь спокойная зелёная стена леса.

Митька нагнулся и что-то подобрал из травы.

— Вот, — на его ладони лежала полоска ткани, синяя, в цветочек.

— Это же Аннушки косынка, — упавшим голосом сказала я, и потрогала ткань.

— Я тоже узнал, — согласился Митька, засовывая платок в карман. — Значит она здесь недавно проходила. Жалко, что на хвое следов не видно.

— Ага, — поддакнула я, — нужно смотреть внимательно.

Митька ничего не ответил, лишь взглянул на меня с таким видом, мол, а я, по-твоему, что всю дорогу делаю, что я покраснела и невольно прибавила шаг.

— Не беги, — одёрнул меня Митька.

— Но там же Аннушка, — сказала я.

— Сама подумай, если она шла добровольно, то мы ей там точно не нужны. А если же её тащили, то прошло слишком много времени, и мы ей уже ничем не поможем.

Я охнула и прижала руку к губам.

— Да погоди ты охать, — покачал головой Митька, — я же просто сказал.

Я кивнула.

— Поэтому идём как шли, — велел Митька, и я возражать не стала.

Мы спустились по крутому обрыву вниз. Здесь было темно и сыро. Мокрый хвощ противно скользил под сапогами. Я всё время боялась поскользнуться и грохнуться. Причем не падения боялась, а что Митька опять смеяться будет.

Мы прошли немного по считай самому дну глубокого и широкого оврага, края которого с одной стороны были глинистые и поросли осоками, а с другой — усыпаны дресвой и щебнем. И вот тут-то, между камнями весело журчал родничок.

— Гляди-ка! — обрадовался Митька и первым попробовал воду. — Вкусная, можешь пить. Только осторожно, она с ледника течёт, не застуди горло.

— Откуда здесь ледник? — удивилась я, — везде лес же.

— Да это я не так выразился, — отмахнулся Митька, выливая из фляги остатки противной, пахнущей рыбой, желтоватой воды из озера.

Я набрала воду в ладони и попробовала. Она была нереально вкусная, свежая, и такая холодная, что аж зубы заломило. От удовольствия я пила и пила. Пока мой живот не надулся и стал похож на барабан.

— Водохлёбка, — обличительно констатировал Митька, ополоснул флягу и начал набрать туда воду.

Пока он набирал, я спросила — всю дорогу мне не давал покоя вопрос:

— Мить, как ты думаешь, Аннушка жива?

Митька остановился и посмотрел на меня сверху