Спускались с горы вприпрыжку, стараясь не греметь ведрами, жадно хватая на бегу потрескавшимися губами кислую алычу.
Только оттащили от берега труп в серой форме и дали воде устояться, как на дороге раздался мотоциклетный стрекот. Пробрались поближе кустами, тихонько выглянули не торопясь катили два мотоцикла — наверное, впереди колонны мотопехоты. Слегка присев и вдруг неожиданно распрямившись, как тугая пружина, Мельников швырнул между мотоциклами противотанковую. Грохнул короткий взрыв. Машины перевернулись, полыхнули огнем. От одной к канаве пополз раненый немец, но брать его рук не хватало — вода была дороже. Вернувшись к речке и напившись прохладной водицы, стали подниматься, двинули с полными ведрами к себе во дворик. Пока было затишье, Харченко сварил новый борщ.
С рассветом все повторилось Опять закружила проклятая «рама», и вслед за ней снова полетели бомбы с «юнкерсов», а снаряды ложились все ближе и ближе к окопам и орудиям. Появились раненые.
— Риск для жизни бойцов усилился, и я подал команду: «В укрытие!» — рассказывает Лаврентьев.— Но мне отвечали: «Будем прятаться— фашисты в город войдут». Никто не отходил от орудий, бивших по врагу. Дышать в дыму и пыли было просто нечем, и я отдал приказ надеть противогазы.
Разогнавшиеся к Новороссийску немецкие колонны с танками и пушками застряли в Волчьих Воротах, как верблюд в игольном ушке, тем более что ближе к городу их громила еще одна береговая батарея. Поэтому бомбежка и артобстрел становились с каждым днем все ожесточеннее. К тому времени немцы хорошо пристрелялись к высоте, и снаряды уже чаще попадали в орудийный дворик.
Один из них пробил стальной лист основания орудия — загорелись шпалы в клетке фундамента Тушить нечем: воды нет, песка тоже — кругом один камень, а шпалы, сидящие глубоко в земле, тлеют. Стрельба сотрясала бетонный куб, притушенные шпалы загорались вновь. Из-под тяжелого орудия при выстреле вырывался столб искр и дыма.
Внезапно то ли мина, то ли снаряд угодил прямо в боезапас. Вспыхнуло пламя. На воздух могли взлететь и люди и орудие. Первым кинулся тушить огонь Андрей Шкуро. Выскочив из окопа, он успел сделать к снарядам несколько прыжков, но, как подсеченный, упал, раскинув руки. Вражеский осколок попал прямо в грудь. Оборвалась жизнь доброго, честного парня, комсомольского вожака. Двое товарищей отнесли его в укрытие, а бойцы тушили огонь: прикрыв лицо, обжигая руки, они скидывали вниз пороховые заряды, быстро растаскивали снаряды, сбивали пламя.
Командовал ими лейтенант Костя Климович, командир огневого взвода. Именно он не растерялся и тогда, когда прервалась связь с командным пунктом. Ни разу не выпустивший ни одного снаряда самостоятельно, Климович не моргнув глазом стал подавать команды на орудие, хотя до скопления немцев было далековато. Раздались первые выстрелы, разрывы повисли над колонной фашистов, и вот уже взлетают в воздух обломки машин и пушек.
Спустившиеся с этой раскаленной вершины все до единого помнят ликование, охватившее батарею. Тогда, третьего сентября, «юнкерсы» подошли неожиданно на бреющем полете.. Вдруг один будто споткнулся, клюнул носом и, густо задымив, отвалил в сторону. Где-то невдалеке глухо прозвучал взрыв. Подбитый самолет врезался в новороссийскую землю.
Сбили самолет сорокапятки, которые вскоре выручили батарейцев в беде.
Возню около дальнего тоннеля у железнодорожного полотна, до которого было побольше километра, заметил Иван Чавычало Уже смеркалось, но были видны перебегающие серые фигурки немцев. Они, видимо, намеренно дожидались вечерней темноты, чтобы начать штурм вершины Все-таки батарею бомбами да снарядами взять оказалось нелегко. Она хоть и торчала на высоте, как на ладошке, но, затянутую дымом, да еще при ответном огне, уничтожить ее можно было только при прямом попадании. Вот немец и решил взять вершину внезапной атакой.
У тоннеля развернулась цепью примерно рота автоматчиков. Пока они двигались, на батарее готовились встретить фрицев. Лаврентьев приказал повернуть на тоннель пулеметы и 45-миллиметровые пушки. Фашисты шли тихо, но смело, в полный рост. Опоздай батарейцы на десяток минут — цепь оказалась бы в мертвом пространстве. Заметить-то заметили бы, но стрелять из пушек не смогли. А тут как только фрицы оказались без прикрытия на голом месте, по ним разом ударили сорокапятки и пулеметы.
Виктор Соломенцев, скинув бушлат, в одной тельняшке лежал у пулемета как впаянный, только желваки и ходили на строгом лице. Очень он злой на фашиста был: средний брат и сестренка у него погибли на фронте.
Стоило немцу попасть под огонь сорокапяток, и на поле осталась недвижимой почти вся цепь. Он больше не рвался в лобовую атаку. Но батарейцы все же на всякий случай заминировали подходы к высоте.
...Кажется, это была предпоследняя, особенно тревожная ночь. Лаврентьеву не спалось, прислушивался к ночным звукам: не звякнет ли автоматом по камню подползающий немец. Но где-то вдали только тоскливо выли шакалы. Ночью фрицы не открывали огня — в темноте не попадешь,— но атаковать в последние дни они пытались.
На соседних высотах сидели их корректировщики, а в ложбинках стояли невидимые минометы. Немцы обошли батарею, так что она сама должна была заботиться о своих флангах и тыле. Каждый день приносил новые жертвы, но бойцы держались, оглушенные взрывами, истекающие кровью. И сейчас, ночью, слышались стоны раненых, вскрики контуженных. Матросы вспоминали Большую землю, родных; тихо шевеля губами, который уж раз перечитывали затасканные треугольники писем, словно не веря уже в этом грохочущем аду, что может быть другая жизнь.
Кончились продукты и снаряды. Связи со штабом дивизиона не было с самого начала. К тому же с позиций сняли две сорокапятки, увезли в Новороссийск. «Значит, надо надеяться на себя,— думал Лаврентьев,— сражаться до последнего снаряда».
И снова сползал с вершины рассветный туман, забиваясь в глубокие щели, и снова фашисты открывали по батарее прицельный огонь. У одного орудия осколками разбило приспособления для наводки. Тогда навели орудие прямо через ствол и дали еще один залп. Немецкие корректировщики с ближних высот хорошо видели дым и искры горевшего основания другого орудия. Снаряды на батарею ложились все точнее. Между вражескими залпами, когда так трудно оторвать голову от земли под свистящими осколками, матросы ухитрялись зарядить и выстрелить из единственного орудия.
Больно было смотреть на орудия. Одно совсем вышло из строя, под другим тлели шпалы и шатался фундамент — того и гляди свалится громадина. Да и снарядов оставалось всего с десяток. И вот прогремели последние выстрелы по врагу, и орудие замолкло. Это случилось 5 сентября. Надо было оставлять вершину.
Когда горы растворились в темноте, в стволы орудий забили по последнему снаряду и подорвали их.
Матросы уходили в ночь молча, сжимая кулаки...
Они присели на теплую траву, казалось, в бессчетный раз обрастала ею вершина за ушедшие годы; думали и говорили, помогая вспоминать друг другу те дни, войну, страшным валом прокатившуюся по этим холмам.
Они не произносили высоких слов, не говорили о невиданном мужестве и нечеловеческом терпении, страдании, о той безоглядной любви к своей земле и своему дому, которая помогала вынести все и устоять, пожертвовать жизнью и победить... Они просто делились тем, что жгло постоянно их память...
Взорвав орудия, батарейцы выскользнули из фашистских клещей. Когда гитлеровцы, заметив их, открыли огонь, Семен Мельников выследил минометную батарею, пополз в обход и забросал ее гранатами. Добыв у поселка повозку, погрузили в нее раненых, и Иван Чавычало погнал лошадей по дороге, успел-таки прорваться в город. Матросы с боями прошли окраины Новороссийска. Соломенцев с Овчаровым, наткнувшись на колонну немецких мотоциклистов, отбили у них мотоцикл с пулеметом... Пройдя все испытания, артиллеристы наконец вышли к родной 31-й береговой батарее на Мысхако. Отсюда, отбросив немцев в штыковой атаке, ушли на сейнерах в Геленджик...
Батарейцы дали клятву вернуться. И они высадились в рядах десантников на Малой земле. В первом броске участвовали Виктор Соломенцев, Костя Климович, Иван Чавычало, Семен Мельников.
Через год, как ушли моряки со своей огненной высоты, гитлеровцы были вышвырнуты из Новороссийска, и Москва салютовала его освобождению.
...С этой вершины у Волчьих Ворот, куда память неотступно ведет батарейцев, хорошо и далеко смотрится. Здесь место для памятника, пусть небольшого обелиска, который напоминал бы живущим ныне и нашим потомкам о тех, кто отстоял их землю и победил.
В. Лебедев, наш спец. корр. Новороссийск
