Каждый день мы отправлялись в путь на заре. Пока держались середины реки, ветер приносил прохладу, и путешествие напоминало прогулку по Волге, как ни странно, наши леса и перуанские джунгли с большого расстояния похожи, а вода — везде вода.
В большом поселке Контамане на борт поднялась стайка юных учительниц. После средней школы и трехмесячных курсов министерство просвещения направило их на работу в джунгли. Одна из них, Делисия Белькерс, говорила, что мечтает поступить на педагогический факультет университета, но учителей в сельве не хватает, и она решила сначала поработать здесь.
— Сельва меня не пугает,— рассказывала она,— я родилась здесь. Жаль только, что в большинстве школ образование лишь начальное. Дети научатся читать и писать, а дальше что? Знания остаются без применения. Если бы добавить к ним ремесло или профессию.
В нашем плавании самое трудное положение было у капитана. Кроме судовых забот, на нем лежала еще одна — добывать пропитание для пассажиров.
— В поселке две с половиной тысячи жителей,— сокрушался он,— а я смог купить только четырех уток и одну черепаху. Разве можно этим накормить людей? Но больше у крестьян ничего нет. Производят только самое необходимое для себя.
Это старая проблема. Из 56 миллионов гектаров земли, которые можно обрабатывать в сельве, используются процента два-три. Большинство хозяйств крестьян-индейцев — небольшие клочки земли, отвоеванные у за рослей вручную, топором и мачете. Еще в Лиме мне рассказывали, что, несмотря на большие возможности для животноводства, мясо да и другие продукты питания доставлялись в Икитос с побережья самолетами.
Сельва богата и щедра. Поэтому бедности, бьющей в глаза, здесь не увидишь. Нет нищих, опухших от голода детей. Лес дает людям необходимый минимум. Бананы, манго, папайя растут всюду — протяни только руку. Но эти бамбуковые домики с крышами из пахи (Паха— плотное плетеное покрытие из высокой речной травы (Примеч. авт.)) или пальмовых листьев. Но настороженные взгляды матерей индеанок, следящих, успешно ли их дочери про дают пассажирам самодельные бусы. Но горы бананов, обмененные матросам на несколько зачерствелых булочек. Надо всем этим витал призрак заброшенности, отрешенности от мира, одиночества. Однажды этот призрак стал вполне зрим
Около пяти вечера раздался гудок. Очередная стоянка. Раздетый по пояс матрос втащил на пригорок два мешка и большую жестянку с галетами. Потом вернулся на судно, взял под мышку малыша лет трех и опять полез по почти отвесному склону. Изловчившись, ухватился одной рукой за корень, а другой — выкатил мальчишку наверх, в траву. Вслед за ним неловко карабкалась старуха с деревянным чемоданом. Под общий смех матрос вытолкнул на берег и ее. Никакого жилья поблизости не было, никто их не встречал Я все время боялся, что мальчик оступится и упадет с обрыва в воду.
Вахтенный дернул за ручку гудка. Малыш вздрогнул и присел на большую белую кастрюлю. Во время плавания она служила ему горшком, и, очевидно, возле нее он чувствовал себя в безопасности.
Машина дала задний ход Старуха с ребенком выпрямились, на мгновение лица их стали серьезными От них уходил веселый и добрый к ним мир. Женщина нагнулась, подняла мешки и пошла вдоль берега. Мальчик двинулся было за ней, но потом вернулся, подобрал кастрюлю, прижал ее крепко к груди и уже уверенно зашагал вперед. Судно снесло течением, и мы увидели в просвете леса четыре бамбуковых столба, увенчанные навесом из сухих листьев. Ни стен, ни окон. Ничего не обычного в этом жилье не было, так живут многие крестьяне-индейцы, но все почувствовали одиночество этих двоих. Мальчик еще раз обернулся, провожая взглядом уходящее судно.
— Эй, бабка,— неожиданно строго крикнул капитан,— достала бы мачете — вдруг змея, парень то у тебя босой.
Шел косой дождь ветер усиливался она не ответила
Как то, узнав о том, что я из газеты, ко мне подошел пожилой мастер нефтяник и, не поинтересовавшись даже из какой, начал рассказывать о том как обманывают рабочих в одной из иностранных компаний, взявших в концессию участок земли у перуанского правительства.
— Не платят сверхурочных, питание отвратное. В Икитосе никто из нас не догадался заключить трудовой договор ведь вербовщики заманивают людей на работу, обещая золотые горы. А когда человек приехал, деваться ему некуда. В перуанской государственной компании «Петроперу» условия много лучше. Но ведь вернуться из сельвы можно только с оказией. Вот и работаем за то, что дают.
Я попросил его назвать себя, но он наотрез отказался.
— Ты что, парень, у меня семеро детей. Жалобщика никто на работу не возьмет. Приедешь в Лиму, напиши об этом, может быть, разберутся.
Шел шестой день путешествия вахтенный матрос радостно прокричал «Выходим на Амазонку!» Схватив фотоаппарат я бросился на палубу. Но снимать было нечего. Водная гладь. Рощица белоствольных деревьев сетико, издали похожих на березки, подступала к самой воде, обозначая начало Великой Реки.
Теперь до Икитоса — столицы перуанской Амазонии — рукой подать. Шли, не опасаясь мелей. В порту быстро показали сумки таможенникам, и вот мы капитан и я в городе.
— Эльдорадо, - подмигнул мне капитан и рассмеявшись хлопнул по плечу.
Мы пожали друг другу руки как будто через несколько часов могли встретиться снова и расстались навсегда.
Возглас капитана пробудил во мне какое то смутное воспоминание. Словно что то шло мне в руки. а я упустил словно не побывал где то где очень хотел быть.
И я вспомнил. Как то жарким днем, когда я, разморенный, сидел на палубе мимо «ланчи» проплыл и скрылся в извивах Укаяли поселок под названием Орельяна.
Владимир Весенский
На левом берегу реки Кабул, над магистралью, идущей к столице с востока, высится Колонна независимости. Ее установили в 1919 году, после третьей англо-афганской войны,— в честь завоевания Афганистаном независимости. Дальше — совсем молодые кварталы Кабула, разительно непохожие (что совершенно естественно для революционной столицы, развивающейся в последней четверти XX века) на скученный, пыльный старый город, где глинобитные, саманные домики лепятся один над другим на склонах горы Шер-Дарваза. Это — район Шахре-Нау, или Шерпур: прямоугольная застройка, обильная зелень садов, просторные улицы, красивые здания.
Как раз в Шахре-Нау и расположена школа имени Мухаммеда Этибара, известного афганского революционера, смелого летчика, погибшего под Джелалабадом в схватке с душманами — басмачами. Она отличается от многих других подобных учебных заведений города огромным двором со спортивными площадками. Такой двор во владении школы, можно сказать, роскошь. Ведь в столице Афганистана на счету каждый клочок земли: возможности роста города ограничены из-за трудностей водоснабжения и невеликого количества удобных для застройки площадей.
...Рано утром к этому дому сбегаются дети, садятся за парты. Звенит звонок, входит учитель, начинается урок — математики ли, географии или истории. Вроде бы ничего особенного. То же самое происходит во многих школах мира. Но для Афганистана массовая школа — явление особенное, революционный переворот в просвещении, знамение новой культуры. А школа имени Мухаммеда Этибара — в ряду лучших, к тому же здесь проводите очень важный для республики эксперимент
Еще совсем недавно далеко не все дети Шерпура, как, впрочем, и других районов Кабула, переступали школьный порог. До Апрельской революции даже в столице школы посещало менее трети детей. Остальных прибирали к своим рукам нужда и невежество. На их долю оставалось идти «в люди»: прислуживать — «подай-принеси» — в различных конторах, дуканах — лавках, мастерских, на рынках. Путь к грамоте и знанию для большинства был закрыт.
Курс школьного обучения длился 12 лет, и эта простая временная величина превращалась в серьезное препятствие, в своего рода имущественный ценз: столько времени посещать школу могли дети лишь наиболее состоятельных родителей. Что уж говорить о содержании программы... К примеру, в учебнике по биологии совершенно серьезно утверждалось: «...воробьи склевывают значительную часть урожая, поэтому люди голодают»,— получалось, что в вечном голоде, который был спутником жизни миллионов афганцев, повинны всего-навсего птички. Курс истории сводился в основном к жизнеописаниям шахов, эмиров, ханов, сиятельных придворных и духовных особ.
— Таким было обучение в афганской школе при прежнем режиме, но разве могло оно оставаться в этом виде после революции? — говорила мне Махмуда Азиз, директор школы имени Мухаммеда Этибара.— Конечно, нет. Мы должны были ломать старую школу и создавать новую, которая отвечала бы требованиям сегодняшнего дня и служила революции.
