Анна мотнула головой, икнула, всхлипнула:
— Знаешь, как я его… Любила! Боше, типа, всех. Боше всех. У нас, знаешь, какая любовь была! Великая! Вот какая. Ты вот его бросила, а я… что сделала? Правильно! Про-бод-по-до-бра-ла! Вот. Давай выпьем.
— Ладно, я пошла.
— Ну и иди!
— Прощай.
— Ну и иди! Думаешь, он про тебя хоть вот сто-леч-ка вспоминал? Ни-хи-ра он про тебя не вспоминал, мой Робик. Ясно?!
— Ясно. Прощай.
Я пошла к выходу. Анна еще продолжала орать мне в спину:
— Он меня любил, а не тебя. Вот так! Сука! Толстая, бер-бесер-бессердечная сука! Иди отсюда! И больше не приходи!.. Жирная деревенская тварь! Корова безмозглая. Иди отсюда!
Я хлопнула дверью. Спустилась по лестнице вниз. Снег шел такой же густой. Жизнь, снег… Снег, судьба… Покой, снег…
Я медленно вернулась в свой новый дом. Села у окна, прямо в мокрой от снега куртке и с мокрыми от снега волосами. Открыла окно. Пахнуло сладким, как младенческая кожа, снегом. Закрыла окно. Стала смотреть на снег.
Начало и конец. Жизнь и смерть. Прощай и здравствуй. Вот они: простые, ясные и единственно верные слова.
Зазвонил мобильник.
Я посмотрела на номер. Там высвечивалось: «Гад Т. Т.».
17. Редко судьба стреляет метко
— Добрый вечер, Евдокия Ивановна. Вы еще не спите? Не разбудил?
— Нет, Тимур Тимурович, не разбудили. Здравствуйте.
Пауза. Какая-то хорошая пауза. Вроде взаимной неловкости между людьми, которые симпатичны друг другу. Нет, нет, это мне показалось. Это его обычная манера.
— Устроились?
— Да, спасибо. Как… ваше здоровье?
— Мое… хорошо. Через пару дней выпишут. Спасибо…
Он явно что-то хотел сказать, но не сказал. Мне стало как-то не по себе:
— Тимур Тимурович, мне… Я очень виновата…
— Перестаньте, Евдокия… Ивановна. Все отлично. Как вам ваша новая квартира? Приемлемо?
— Замечательно…
Тимур Тимурыч заговорил даже как-то быстрее обычного:
— Ну вот и хорошо. Завтра утром с вами свяжется Алла. Есть дело… Ответственное. Я, честно говоря, думал, что все начнется где-то через неделю. Но все закрутилось быстрее. В общем, готовьтесь к интересной жизни. Выспитесь как следует. Хорошо?
— Хорошо.
Опять пауза.
— Ну вот и ладно. Очень рад был вас слышать.
— Я тоже.
— Всего доброго.
— Всего доброго.
Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Вот дура.
Я приняла душ, легла в чистую свежезастеленную кровать. Опять улыбаясь. Снег все шел. Я закрыла глаза. И сразу — увидела Кресты. Вернее, дорогу, ведущую от Крестов к погосту и дальше — к тракту. Пыльная июльская дорога. Кругом жирное разнотравье, густо, мясисто зудящее насекомыми. Истома. Сладкая, улыбчивая нега. Жара. Я вся влажная. Я сижу в высокой траве, обхватив ноги, подбородок на коленках, смотрю на дорогу, по которой проходят люди, не замечая меня. Идут из Крестов — в сторону погоста. Это все крестовцы. Вон идет Степанида Нычкина. Высокая, худая, синеглазая. Интересно, сколько ей сейчас?.. Вроде молодая совсем. Ты ведь, баба Стеша, умерла в 98-м. А родилась-то в каком? В 10-м? А мне сколько? Я посмотрела на свои сандалии. Красные, это те самые, которые мне мама купила, когда я пошла в школу. Сандалии совсем новые. Вон даже натерли мизинец. Ой, какой он маленький и розовый, мой мизинец!.. Смешной. А на ногах разве бывают мизинцы? Или только на руках? Стоп. Значит мне семь лет. А родилась я в каком? В 75-м. Значит, сейчас 82-й. Конечно. Еще у меня закладка с мишкой олимпийским была. Я помню. А Степаниде Федоровне, значит, 72 года. А умрет она в 98-м. 98 минус 72, это будет… нет, не так… Я совсем дура. 98 надо минус 82 — получится 16. Ей еще жить целых 16 лет. Крикнуть ей об этом? Нет, лучше не буду… А вот идет мой брат, Петя. С ранцем, хлеб жует. Значит, ты еще не разбился? Нет, конечно. Тебе, Петя, еще жить целых четыре года. Ты еще целых четыре класса закончишь. А зачем, если ты умрешь?.. Не понимаю. Идет, жует хлеб и ничего не знает… Странно. Ой! Баба Дуся идет. С сумкой. Из магазина. Наверное, несет ванильные сухари и чай зеленый, грузинский, в брикетах. На торф похож. Ты тоже умрешь не скоро. Ты в один год со Степанидой Федоровной уйдешь. В 98-м. Хорошо, что вы все еще не умерли. Подождите… Или вы — умерли? Не понимаю! Откуда же я знаю, что вы умрете?!.. Что-то я запуталась. Мне всего семь лет, а я уже знаю, что вы умрете и когда. Откуда? Кто-то мне рассказал, а кто — не помню. Странно, странно… А может, это я уже умерла и поэтому все знаю? Кто умер — они ведь все знают. Я чего ж я тогда тут сижу? Мертвые так вот в траве и особенно в сандалиях не сидят. Они все на погосте должны быть. В гробах и без сандалий. Вон еще кто-то идет, не разгляжу кто. Я сделала пальцами китайские глаза, чтобы резче видеть. Я всегда так в классе делаю, когда не вижу, что написано на доске. Какой-то молодой человек, в хорошем костюме, лет девятнадцати, наверное. Не крестовец. С черной папкой под мышкой. Он подходил все ближе. И лицо его я уже видела отчетливо. Знакомое лицо, но не помню кто. Надо бы спросить. Нет, нельзя. Говорят, мертвых спугнешь, если спросишь у них что-нибудь. Они любят безмолвие. А этот тоже должен быть мертвым, ведь те все были мертвые. Молодой человек остановился, посмотрел в мою сторону. Я вдавила голову в колени. Нет, не заметил. Он стоял словно бы в нерешительности. Или в задумчивости. Я заметила, что на дороге лежит ржавая труба. Перпендикулярно дороге. Я помню эту трубу. Она здесь всегда лежит. Двадцать сантиметров в диаметре. На нее, кстати, Петя, мой брат, наехал ночью и разбился насмерть.
Молодой человек стоял около трубы, словно бы не решаясь ее переступить. Потом он медленно занес ногу над трубой, поставил ее на трубу, положил на колено папку и так опять продолжал стоять, задумавшись. Интересно, о чем он думает? Жалко, нельзя спросить. А затем он быстро снял ногу с трубы и пошел обратно. Кто же это такой? Насекомые вдруг стихли. Я почувствовала, что со стороны погоста дунул прохладный ветер. Я посмотрела на небо. Шла гроза. На горизонте клубилась, как живой моток черных ниток, чернильная туча. Клубилась и ворчала, будто спросонья. Надо уходить. Нет, не уйду, пока не вспомню, кто это такой. Симпатичный юноша. Туча наползала. Теперь она стала расплывающейся чернильной кляксой. Холодно. Небо вдруг лязгнуло. Словно упавший плашмя железный лист. Я вздрогнула и сжалась в комок, изо всех сил обхватив колени. Небо откашлялось и заурчало. Звук — как будто горло кто-то полощет. Кто же это, Господи! Помоги! Кто? Не помню. Молния ударила, как мне показалось, метрах в пятнадцати от меня. Раздался звук, словно кто-то сухо-предсмертно икнул. В большой гулкой пещере. Пару секунд удивительно приятной, объемной, какой-то черно-фетровой тишины — и небо над самой моей головой оглушительно лязгнуло с ненавистью. В голове прояснилось: «Редко, редко, редко судьба стреляет метко, метко, метко…». Боже мой! Это же Вадим! Тимура Тимурыча сын. Что он тут делал? Опять гром, только похожий на звон. Я посмотрела вверх: туча уходила боком, ее чернильное пятно стремительно перетекало по небу в сторону погоста. Там было черным-черно, и уже валилась сверху серо-мутная пелена дождя. А надо мной было синее небо. Почему Вадим?.. Гром зазвенел, но уже далеко и нестрашно. Только это не гром, а телефон.
Я проснулась. Было светло. Я лежала сжавшись в комок на кровати. От холода. Окно было открыто. Телефон звонил. Я вскочила, быстро закрыла окно, заметила, что день ясный и морозный, сняла трубку.
— Алло!
Это была Алла.
— Привет, Ал.
— Спишь?
— Да. То есть уже нет.
— Я тебе уже полчаса дозваниваюсь. Давай, поднимайся, соня. Ты уже двенадцать часов проспала. Через два часа будь в офисе. Успеешь?
— Успею… Слушай…
— Что?
— У Тимура ведь сын есть, да?..
Алла помолчала.
— Есть. Ты ведь его видела. А что?
— Да так. Он мне тут чего-то снился. Е[и с того ни с сего. Странный сон какой-то… Ладно, это я так… с пересыпу…
— Да, Дусь, не зря тебя Тимур на службу взял.
— При чем тут?..
— Ты — интуит, вот при чем. Сон-то, небось, мистический? С достоевщин-кой? В общем, так: когда была перестрелка, ранили не только Тимура, но и Вадика. Он с ним был. Причем ранили очень серьезно. Он все это время был на грани, без сознания. Большие были сомнения насчет того, будет он жить или нет. Тимур измучился. Жалко его. Честно. Он хороший. С женщинами не повезло, а тут еще сын… Ну, а этой ночью, после кризиса, Вадим пришел в себя. Теперь жить будет. Консилиум был утром. Пришли к выводу, что он идет на поправку. Тимур — как новый пятак. Даже смешно на него смотреть. Я сегодня была у него. А ты, значит, интуичила всю ночь?
— Да, наверное… Мне Тимур звонил вчера…
— Я знаю. Он вчера и мне звонил, и еще… разным людям. Предчувствовал, что ли… А тебе он не зря позвонил, нет, не зря. А тебе что снилось-то?
