Самбуру пришлось позорно отступить, а через некоторое время вожди и старейшины обоих племен договорились о разделе «сфер влияния». Ндоробо согласились с тем, что скотоводы будут пользоваться водопоями Эль-Гераи, но запретили им подниматься в горы. И среди многих причин этого запрета старейшины ндоробо отметили такую: «Копыта коров разрушают землю, которая перестает родить траву и превращается в мертвую пыль. Вода уходит из такой земли, а вслед за ней покидают окрестные земли и звери. Но у ндоробо больше нет земли, куда они могли бы уйти вслед за животными. Для охоты им остались только эти горы».
Неписаные соглашения, заключаемые между старейшинами племен, зачастую соблюдаются куда строже, чем иные договоры между «цивилизованными» государствами. Ныне самбуру живут в мире с ндоробо.
Те из охотников, которые решили, что отравленная стрела — не самый надежный источник средств к существованию, и обзавелись скотом, поручают его присмотру самбуру. Поговаривают, что через самбуру лесные охотники сбывают и большую часть своего «нелегального» товара — слоновую кость, рога носорога, шкуры.
Однако история многому научила ндоробо. Зная трагическую судьбу своих соплеменников в центральной части Кении, они уже не столь щедры и доверчивы, как раньше. Они не хотят менять на одну корову благодатные горы Ндото, в которых целых одиннадцать холодных источников и много дичи. Они хотят, чтобы Ндото оставались их домом. Они превратили этот дом в неприступную горную крепость, «заминировали» дороги и разрешают подниматься в свои жилища лишь людям, идущим к ним с добрыми намерениями. Конечно, «веники мира» — весьма условный символ таких намерений, их может разложить на горных тропах и враг. Скорее всего они служат предупреждением ндоробо о том, что к ним хотят прийти чужие люди, и дают им возможность подготовиться соответствующим образом к их визиту. Ведь древнему маленькому племени действительно некуда отступать...
Года полтора дела не позволяли мне отправиться в этот глухой район. Сегодня я был совсем близок к заветной цели, но...
...Тивас уже нарвал траву и вместе с двумя погонщиками ослов плел «веники мира». Будем надеяться, что они откроют нам послезавтра врата в горную обитель «настоящих» ндоробо.
Вверх по медовой дороге
— Ну вот, сегодня мы можем идти в горы, — на третье утро сообщил мне Тивас, просунувшись в окно моей машины.
— Откуда это известно?
— Один из погонщиков уже дернулся от ндоробо. Они приняли наши веники и подарки и там, где они лежали, положили скорлупу птичьих яиц, наполненную медом. Это высшее свидетельство их гостеприимства.
— Ну что ж, навьючивай ишаков. Через час мы двигаемся.
Опять миновали мы изъеденные эрозией склоны гор, доступные лишь скоту самбуру, прошли мимо фантастических зарослей молочаев, словно гигантские канделябры стоявших у входа в горную обитель ндоробо, а затем начали карабкаться по неустойчивым каменным россыпям. Я было опять ухватился за хвост впереди идущего ишака, на что Тивас весело расхохотался.
— Ты что, бвана, думаешь, что позавчера я просил тебя держаться за хвост только для того, чтобы тебе легче было идти вверх? Нет, ты держался за его хвост для того, чтобы идти прямо за ишаком, шаг в шаг по его следу. Тогда, если бы самострел пропустил ишака, он пропустил бы и тебя. Но теперь можно идти спокойно даже, впереди ишаков. Если ндоробо положили на дорогу мед, значит, они на сегодня, обезвредили вдоль нее все свои смертоносные приспособления.
Не прошли мы по горной тропе и часа, как увидели на «большом камне, лежавшем на нашем пути, половинку страусового яйца, доверху наполненную медом. Тивас снял ее с камня и протянул мне. В скорлупе был по меньшее мере килограмм нектара.
— Пей мед, бвана, пей.
— Я не люблю мед, Тивас.
— Пей, бвана, пей. Хотя вокруг никого не видно, это еще не значит, что никто не наблюдает за нами с вершин густых деревьев или из-за скал. Если ты, главный среди нас, не выпьешь меда, ндоробо решат, что мы не верим им, не хотим их угощения, и тоже будут недоверчивы к нам. Пей мед, бвана.
Мед был отличный, ароматный и свежий, но я действительно не люблю меда, и выпить для меня поутру целую половину страусового яйца этого сладкого произведения пчелиной кулинарии было чем-то вроде пытки. Но чтобы не возбуждать подозрительности ндоробо, я все же осилил полскорлупы.
— На, Тивас, пусть это пьют остальные.
— Пей, бвана, пей. По количеству веников, разложенных нами вчера, ндоробо знают, сколько гостей идет к ним. Каждого из нас впереди ждет своя порция меда.
Я очень, очень хочу, чтобы ндоробо увидели во мне друга, но при виде оставшегося в скорлупе меда у меня по телу пробегают мурашки. Я знаю, что выпить его все равно не смогу. Тогда я решительно подношу скорлупу ко рту, втягиваю в себя пару глотков, но в то же время делаю вид, что теряю равновесие на шатающемся у меня под ногами камне, и спрыгиваю с него, одновременно выпуская из рук скорлупу. К моему величайшему счастью, она разбивается.
— Ну вот, это другое дело. Все видели, что ты хотел отведать меда, но не смог, — лукаво глядя на меня, говорит Тивас и ударяет переднего осла. — Пошел, пошел!
Не прошли мы и трехсот метров, как за поворотом нас ждало новое яйцо с медом, чуть поодаль — опять. Все четверо моих спутников не остались в обиде, причем в отличие от меня они выпили мед с огромным удовольствием.
Начали попадаться и первые ульи-мзинга, подвешенные на деревьях среди листвы. Как и повсюду в Африке, они представляли собой примерно метровый цилиндр из выдолбленного бревна. Обычно такие цилиндры попадаются довольно редко, примерно один улей на пятьсот-шестьсот больших деревьев. У ндоробо же на каждом дереве висело по нескольку мзинга. Чем выше мы забирались, тем их становилось больше. Особенно много ульев было на деревьях, растущих над глубокими теснинами, прорезавшими склоны Ндото.
Вскоре мы увидели и первого обитателя этих уединенных гор. Средних лет мужчина в накидке из обезьяньего меха и с длинным факелом в руках ловко перелезал с одной ветки дерева на другую. Иногда он что-то доставал из мзинга и перекладывал в большой кожаный мешок, болтавшийся за спиной. Нас разделяла глубокая лощина, на дне которой шумела река, и поэтому попытки Тиваса вступить в переговоры с ндоробо не увенчались успехом.
На краю тропы стояли две большие бочки, сделанные из выдолбленных стволов. Сверху вместо крышки они были прикрыты буйволовой кожей. Я приподнял кожу — бочки были наполнены прозрачным медом. Они были огромные, килограммов на сто, и я не мог представить себе, как по этой усыпанной камнями дороге их можно затащить наверх.
— Может быть, это тоже для нас? — с ужасом спросил я у Тиваса.
— Скорее всего ндоробо зальют кожу смолой, так, чтобы из бочек ничего не вытекло, и спустят их вниз для продажи самбуру, туркана или сомалийцам. Сомалийцы, которые в этих районах скота не держат, а занимаются только торговлей, не представляют для ндоробо опасности и поэтому сами часто поднимаются к ним в горы. Когда же торговля происходит со скотоводами, которых ндоробо не особенно хотят пускать в горы, то дело происходит так.
В установленном месте, где обычно всегда происходит сделка, ндоробо оставляют бочки, а рядом с ними завернутые в листья образцы товаров, которые хотят получить снизу: соль, муку, бобы, спички, бусы, железные наконечники стрел. Самбуру или туркана по опыту знают, сколько каждого товара ждут от них ндоробо. Они забирают мед, а рядом с образцами товаров выкладывают камешки. По количеству этих камешков ндоробо узнают, через сколько дней партнеры принесут им в то же место нужные товары.
— Если ндоробо часто спускаются вниз, почему же они сами не продают свой мед?
— Они говорят, что это не их дело, что им интереснее собирать мед и охотиться. Когда они спускаются на равнины, то лишь ходят повсюду, все высматривают и выспрашивают, но никогда сами ничего не делают. Многие наши старики даже считают, что ндоробо — злые духи в обличье людей, спускающиеся с горы. Но те, кто имеет с ними дело, знают, что они добрые и честные люди. Э, бвана, что говорить, теперь на все твои вопросы будут отвечать сами ндоробо. Мы добрались до их селения.
Окончание следует
С. Кулик
В 11-м номере журнала за прошлый год был напечатан очерк нашего специального корреспондента Надира Сафиева «Лагерь на берегу Гилюя». Этим очерком — об одном трудном экспедиционном дне изыскателей — мы начали рассказ о «магистрали века», о БАМе, Всесоюзной ударной комсомольской стройке.
