В. Мамонтов — Ф. Сухову
Дорогой Федор, поругание русской духовности, русской культуры в широком смысле — процесс исторически сложный, и я бы не стал искать корни его только в личных качествах грузинского деспота. Он сам священник по образованию и не мог хоть десятой частью своего сознания не понимать, к чему может привести вселенский погром святынь. Поставим ему в заслугу хотя бы тот общеизвестный факт, что он остановил разрушение Василия Блаженного, подготовленного к взрыву.
За последние годы мне удалось прочитать ряд книг, хорошо объясняющих национальную катастрофу духовности («Открытое письмо к Солженицыну» И. Самолвина, «Почему вы нас не любите?» В. Шульгина, «Две беды», «Сортиры вместо святынь» и др.). Там поименно названы все, кто рубил сплеча по народному сердцу, объясняя этот апокалиптический террор борьбой с суевериями и духовным порабощением.
Собирательное имя этой многоголовой гадины — сионизм, его масонские ложи во всех странах диаспоры, зоны «рассеяния». Ярчайшими представителями этой подлой сволочи в Москве-первопрестольной были два махровых жида — секретарь МГК Каганович и главный «архитектор» Иофан.
Занимался я и историей погрома важнейших святынь Ростова Великого (Успенский собор, церкви Богоявления в Угодичах, архидьякона Стефана, Спаса-Преображения на Песках, Николы в Заровье, Николы во Ржищах, массовое изъятие и сожжение старинных икон, покровов, пелен, антиминсов, переплавка драгоценных окладов в серебряные слитки, за бесценок проданные Ротшильдам). За всеми этими преступлениями, прикрытыми лицемерными лозунгами «борьбы за новый мир», стоит все та же озверевшая сионистская мразь. Она живуча и жива по сей день. Видел бы ты, как наотмашь бил я эту мерзкую тварь публично еще полгода назад на научной конференции в Ростовском музее!
К сожалению, я не читал твоей поэмы об Аввакуме, нашем с тобой земляке. Убежден, что к этому пламенному протопопу привела тебя выстраданная вера в нетленность национальных ценностей.
Сейчас я занимаюсь с художниками фабриками «Ростовская финифть», еженедельно читаю им лекции по истории Ростова. Исторические персоналии этих бесед различны: св. Василько Константинович, Мария-Евпраксия (жена св. Василько, дочь св. Михаила Черниховского, сноха св. Александра Невского), преп. Стефан Пермский и Епифаний Премудрый, св. Иаков и Дмитрий Ростовский. Разумеется, в персоналиях есть и другие лица, но я перечислил только святых представителей русского народа.
Художники сами пожелали использовать сцены из их жизни для своих композиций.
Наряду с этим делаю все, чтобы закрепить в русском сознании (конкретно — в памяти ростовцев) имена светских строителей этой земли: боярина Томилы Луговского, кн. Голицыных и Куракиных, гр. Татищевых и Владимира Орлова, Анны Орловой-Чесменской, героя Бородина генерала Леонтьева. О некоторых из них я уже писал, о других — собрал материалы.
Мое приглашение посетить меня остается в силе на всю жизнь. Приезжай, когда тебе будет удобно.
Братски обнимаю, В. МАМОНТОВ 11 мая 1986 г.
Дорогой Иван!
Вот и опять я в Оселке, сижу уже второй месяц. Ничего такого не высидел, потому что больше двигаюсь, хожу по полям, по лугам, слушаю, как говорят между собой ромашки, колокольчики; они говорят своими запахами, сейчас особо слышно говорит полынь. В августе она всегда слышно и очень громко говорит. Шут бы с ней, если бы говорила сама с собой, но нет же, старается завести разговор со мной, дескать, что ты вообще из себя представляешь, стишки сочиняешь, да ведь этим делом занимаются мальчишки, а ты-то… Горько мне за тебя… Так-то, дорогой Иван, не так-то сладко мне, особенно когда слышишь такие речи. Правда, немного утешают колокольчики, они звенят и звенят, без разбора что и кому звенят. И еще. Догадал меня нечистый взять из издательства сочинения И. А. Израилева, догадал меня нечистый привезти их в Оселок. Боже мой, если бы ты знал, как все сущее на земле взбунтовалось, да и сама земля взбунтовалась, когда эти сочинения я стал читать, и не вслух, а так, про себя, да и не читать. А просматривать, читать их невозможно, они без языка, понятны только знаки восклицания да вопросительные знаки. И тогда я вопросил сам себя: да как это я, понимающий язык цветов, трав, не понимаю языка И. А. Израилева? Внимательней присмотрелся, рассмотрел кое-где слова того языка, которым я сам говорю, но слова эти все искалечены. Так, братцы мои, до каких пор мы будем равнодушно взирать на то, как калечится наш язык, — это же величайшее преступление. Был бы жив протопоп Аввакум, он бы язык вырвал у этого пакостника И. А. Израилева, сказал бы: «понеже люблю свой русский природный язык», а ты, стерва, пакостишь его, так и ходи без языка… Да что протопоп Аввакум, наши мужики осельские за такое дело дали бы взбучу, так что И. А. Израилев и не показался бы в Союзе писателей. Что касается меня, я зело возмутился и направляю в издательство грамоту, кою, думаю, должны уразуметь некоторые наши товарищи. Дорогой Иван, утешь грешного раба твоего, отца Феодора, пришли что-либо из своих удобочтимых произведений. Серьезно, Ваня, пришли что-нибудь, что ты сам считаешь возможным прислать. Это первая моя просьба, есть вторая просьба: слышал, что из Волгограда кто-то должен ехать в Киев, на Украину, я бы с удовольствием съездил: хочется послухать украинску мову, колокольчиков, ромашек я вдоволь наслушался, их мова и непонятна, но украинску мову хоть и разумею, но балакать на ней не могу. При случае о моей просьбе к тебе скажи Ледневу. Если что, я могу сразу выехать в Киев или еще куда.
Низко, земно кланяюсь двум львам (Колесникову и Кривошеенко), вероятно, после Кавказа они еще рьяно будут стоять на страже интересов нашего российского государства, дабы никто не посмел нарушить его священную границу. Привет Ледневу и его «Москвичу», думаю, он в недалеком будущем сам станет москвичом. Нине Пантелеевне, Надежде Малыгиной кланяюсь нашими ромашками, васильками, повиликой, а тебе, сын Иван, мой привет и добрые пожелания.
Отец Феодор 3 августа 1970, с. Кр. Оселок
Виктор Гуминский
ГОГОЛЬ, АЛЕКСАНДР I И НАПОЛЕОН
К 150-летию со дня смерти писателя и к 190-летию Отечественной войны 1812 г.
Двойной юбилей, обозначенный в подзаголовке статьи, дает повод попытаться, по словам одного из классиков Золотого века русской литературы, которые так любил цитировать классик Серебряного века Блок, в очередной раз «заглянуть в темное подземелье, где скрыты первые всемогущие колеса, дающие толчок всему».
Разумеется, вряд ли трехлетний Н. В. Гоголь мог запомнить Отечественную войну 1812 г., но память о ней свято сохранялась в его семье. Отец писателя, Василий Афанасьевич, принимал в 1812 г. «участие в заботах о всеобщем земском ополчении (в ополчении было немало его крепостных. — В. Г.) и… как дворянин, известный честностью, заведовал собранными для ополчения суммами», Мария Ивановна Гоголь также оказывала армии материальную помощь. Оба были награждены за это медалями. О своей награде Мария Ивановна вспомнила и в 1853 г. в прошении о разрешении издания собрания сочинений сына.
Сам Н. В. Гоголь всегда помнил, что день его рождения (он его всегда отмечал, как известно, 19 (31) марта) совпал с днем торжественного вступления войск антинаполеоновской коалиции во главе с императором Александром I в Париж, и праздновал эти события, по свидетельству современников, вместе.
Однако, согласно устоявшейся в науке традиции, принято считать, что в гоголевских произведениях почти нет «откликов на великие события Отечественной войны 1812 года»[2]. Между тем все это не совсем так и даже совсем не так.
Пример (никогда не комментировавшийся) одного из прямых гоголевских откликов на события эпохи наполеоновских войн содержится в записной книжке 1846–1851 гг.: «Он вспоминал, как гренадер Коренной, когда уже стихнули со всех сторон французы и офицеры были переранены, закричавши: „Ребята, не сдаваться“, отстреливался и потом отбивался штыком, когда прижали их теснее и когда всех их перебили, один остался и не сдавался, и в ответ на предложенье, отбивался прикладом и лядункой (коробчатой кожаной сумкой для патронов. — В. Г.), так что (изумляясь) не хотели погубить, ранили только легкой раной. Взявши в плен, Наполеон приказал выпустить». В этой заметке речь идет о подвиге георгиевского кавалера (за Бородино) ефрейтора лейб-гвардии пехотного Финляндского полка (3-й батальон, фланговый гренадер) Леонтия Коренного на поле «битвы народов» под Лейпцигом в атаке на селение Гроссу в октябре 1813 г. В целом у Гоголя все факты изложены достаточно точно, за исключением того, что на теле ефрейтора после битвы французы насчитали 18 штыковых ран. Подвиг Леонтия Коренного был отмечен в наполеоновском приказе по армии, и он вскоре действительно был отпущен из плена. Гренадер стал героем песни лейб-гвардии Финляндского полка: «Мы помним дядю Коренного…» и был сразу же произведен в подпрапорщики (случай редкостный в русской армии) с назначением знаменосцем полка. Существует и гравюра «Подвиг гренадера Коренного под Лейпцигом в 1813 г.». Безусловно, эта заметка должна была быть использована писателем во второй главе второго тома «Мертвых душ», в несохранившейся сцене застольной беседы «о 12-м годе» у генерала Бетрищева.
