– Хотел бы я для согласия с тобой не понимать высоких категорий с прослабленными местами, мой мастер.
– Сесилия другая!
– Давай супец похлебаем, что-то запершило в горле. Ничего особенного – такая же, как все.
Мгновенная ярость проснулась в Тристане: он неуправляемо вскочил и сжал на шее Пятницы шнурок медальона. Образок впечатался в побагровевшую кожу.
– Придушу болтуна за необоснованные обвинения.
– И задушишь – мир не перевернется, – прохрипел тот задыхаясь. – Отпусти, с такелажем одному не сладить… Жена твоя бывшая – тому не лучшее дополнение? И дочь, глядя на нее, примет определенное правило: «Бери от жизни все, пока берется»… Ты в морях совсем оторвался от действительности. Тебя, романтика, принимаю только я, потому что сам из того же измерения. К примеру, о заскорузлости кавказцев… Молодые грузинки, те, которых ты наблюдал и восхищался, мужиков нравственностью подкупают теперь? Юбчонки до беспредела, обтяжки всякие, изощренности, одна мысль – самца в тебе разбудить. Гражданский брак – по сути, разрешенное б…ство. Отпусти руки и угомонись. Просто возьми Сесилию как самку – за красивое имя, за формы или там за томный взгляд, утешься призрачной победой и оставь другим.
– Приведи аргумент, несчастный, – просвистел сорвавшимся голосом Тристан.
– Аргумент у меня пониже пояса… – зло пыхнул ему в лицо запунцовевший Пятница.
– Злодей, ты умрешь прямо здесь, ты – примитивный циник!
– Я тобой слишком дорожу, чтобы так похабно изгаляться над чувствами, – хрипел Пятница, почти не сопротивляясь. – Жил я с ней – понял, да?
У Тристана опустились руки.
– Подобрал ее в трудное время – думал, ты гений чистоты, разглядел в ней что-то особенное. Жил с ней, пока не убедился в ее настоящем месте, в общем строю со всеми. До сих пор думал: смогу молчать. Нам троим на одном плавсредстве будет слишком тесно. Но молчать буду, если прикажешь. Ты приподнял меня над самим собой, ты дал мне новую жизнь, я стал полезен самому себе и еще кому-то, – я у тебя за это в большом долгу. И я слишком ценю нашу дружбу – молчать смогу, но лгать глазами не обещаю. Это американцы со своими бывшими «уси-пуси» могут, а в глаза – хоть ссы. Хау, мастер, я все сказал.
– К черту обед, подавай лодку – я на берег…
В груди Тристана застряло тупое, холодное, устойчивое убеждение своей особенной правоты: «Хочу сам все увидеть в ее глазах».
Усатый таксист-грузин лихо несся в потоке машин, лавируя и небрежно обгоняя.
– Эсли громила, значит, думает, всие можьна. Ми его галавой возмлем, – сказал и нагло нырнул под вой клаксонов в узкий просвет между машинами.
Тристан зажмурился.
– Испугался, дарагой? Не боись, Анзори знает весь район: лучше миня нет вадителя. За харошие денги будишь ранше всех.
– Плачу не за скорость. Пусть будет безопаснее, – квакнул возбужденный Тристан.
– Как в песне вашей: «Не спеши, когда спешить нелизя?» Все спешат – ты не баишся апаздать?
– Опоздал уже, генацвале…
– Зачем тогда ехать? Вон, хароший рестаран. «Пашли в кабак – залием жиланья», так, да?
– Хочу посмотреть вслед поезду, который увез ее…
– Красивых женщин и очен умних людей – даром везу. Эдем бистрей, ми могу догнать поэзд.
– Тогда, мой покровитель, цветочков бы надо купить.
– Знаю типерь – разбитый лубовь.
– Первая любовь, – уточнил Тристан.
– Эта савсем плоха…
Мотор зверски рыкнул. Быстрее замелькали балясины приморского бульвара. Магнолии благоухали цветами. Полицейский на стыке улиц назидательно помахал водителю пальцем.
– Ревазик, сын маэво харошево друга. Сопли вытирал ему, когда маленький бил.
Тристан восхищенно смотрел на знакомые, мелькающие за стеклом строения…
– Сто лет не бывал здесь, но точно помню: за поворотом будет улица Гогебашвили, рядом с драмтеатром 9-этажный дом – мне туда.
– Цветы надо, дарагой?
– О, да…
– Риадом ест всиакие харошие.
Рядом нужных не нашлось. Купленные лилии источали слащаво-дурманящий аромат. От их близости у Тристана закружилась голова.
– Настоящий женщина должен бить не такой, другой: нежный, тихий, скромный, как иа – фиалка по-вашему. От такой, как у тибя, будит всегда галава балеть.
Тристан словно очнулся.
– Ты как считаешь, генацвале, врожденный порок – это приговор?
– Поясни, да, какой часть тела балит? – заглянул ему в глаза удивленный таксист.
– С генами связано – с червячками такими невидимыми в голове.
– Паслущи, ты не хади вокруг да около, скажи, у кого балит?
– У меня, дорогой, у меня…
Тристан дружески тронул водителя за плечо – попросил остановить машину, сунул цветы в ближайший мусорный бак.
– Паслущи, поворачивай назад, генацвале. За скорость плачу! Ты простой, но мудрый человек, благодаря тебе я вспомнил другую мудрость, ее Пифагор сказал: «Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем».
– Паслущи, кацо, этот Пифагор твой друг?
– Нет, дорогой, он Великий, а друг у меня Пятница.
– Пятница, суббота – ты такой умный, аж боюсь. Бензин па-жег, но денги не надо.
Морской бриз принес запах жареной рыбы.
– Э-гей, на яхте-е!
Тристан видел, как засуетился, спуская шлюпку, Пятница.
Наутро малый кливер неспешно повел их яхту в открытое море, все дальше от экзотического берега, туда, где небесная и водная стихии стали одним целым. И, кто знает, возможно, они найдут то место на земле, где рождается новая эпоха людских пониманий.
Сергей Александрович Русаков родился в 1962 году в маленьком селе Алтайского края, где его родители работали учителями в сельской школе по распределению после Рязанского пединститута. Однако детство Сережи прошло на Рязанщине, в десяти верстах от родины его великого земляка Сергея Александровича Есенина. Во времена детства Сережи Русакова была такая мода: назвать сына Александром, чтобы его сына назвать Сергеем, дабы тот стал полным тезкой поэта…
Как бы то ни было, но в судьбе Сергея Александровича Русакова определенно отметились и педагогический талант в своих родителей учителей, и неодолимая тяга предавать мысли письменной речи. Сергей Александрович Русаков преподает менеджмент в Российской академии народного хозяйства и пишет научно-фантастические романы, пытаясь языком сказки передать сложные материи мироздания.
С тех пор одно другому не мешает, а даже наоборот. По дороге на лекции Сергей Александрович Русаков придумывает разные истории в пример к теме занятий, а возвращаясь домой, пишет главу своего очередного научно-фантастического романа, замечая, что сюжет уклонился под влиянием преподанной студентам темы. Его часто можно видеть в вагоне метро с блокнотом и авторучкой – так рождается новое художественное произведение.
Пожалуй, писать сказки и научно-фантастические романы – единственное занятие, приносящее автору истинное наслаждение. Ни одного дня не проходит без рукописного письма. Однажды Сергей Александрович Русаков начал свой очередной научно-фантастический роман 1 декабря и закончил 31 декабря в канун Нового года, написав 31 главу.
Читать произведения Сергея Александровича Русакова легко. Они захватывают воображение и погружают читателя в особые миры, да так, что после прочтения остается легкая досада, что история закончилась. Читайте научно-фантастические романы и просветительские сказки писателя Сергея Александровича Русакова.
Искра Божья
(Рождественская сказка)
Оба они любили эти долгие минуты одиночества вдвоем. Особенно в такой день. Был канун Рождества.
Впереди двенадцать километров лесной дороги, и снегу в этом году навалило столько, что было странно. В столице снега не было и в помине, а в стороне, в пятидесяти километрах к югу, снег лег еще в прошлом году и был по-настоящему зимним. Сани легко скользили по снежной колее.
Кирилл Петрович стоял в санях и уважительно держал в руках вожжи, которыми не столько правил, сколько соединял себя в пару со своим другом. Конь не бежал, но шел ходким шагом. Годы уже не те. Кстати, у обоих.
Отслужив свое в известном мосфильмовском кавалерийском полку, он в звании старшего прапорщика уволился на пенсию. В это же время был списан и один состарившийся конь. Из уважения к первому Кирилла Петровича оставили работать при части водовозом. Из уважения ко второму коню нашли работу и напарника. Они подружились.
Конь имел громкую кличку Росинант, из-за чего водовоза Кирилла Петровича стали звать Дон Кихотом. Были тому и особые причины. Оба они были бессемейными, хотя, наверное, где-то определенно подрастали их дети. Каждый год в канун новогодних праздников Кирилл Петрович на сбережения от своей военной пенсии покупал в лесхозе большую елку, елочные игрушки и подарки, чтобы отвезти все это в один подмосковный детский дом неподалеку.
