брату. — Это… это ведь никому вреда не принесло! Мальчика ничем
таким и не пичкали! Обыкновенные пустышки. Плацебо!
— Плацебо, — выплюнул Алекс, обернувшись. — Которое вызывало нужную вам, пусть и кратковременную реакцию. Для чего, твою-то мать? Егор, для чего?
— Это… это моя карьера.
— Нет, — покачал головой Алекс и взялся за ручку двери. — Нет, Егор. Это уже не карьера. Это — статья.
Слова врача до сих пор звенели в моих ушах.
А я всё никак не могла им поверить.
«Ваш сын совершенно здоров».
Совершенно. Здоров.
От неожиданного, неимоверного облегчения я едва не грохнулась в обморок. Какое-то время медленно водила головой из стороны в сторону, словно во сне.
Это как несколько лет волочь куда-то в гору громадную тяжесть и в какой-то момент настолько сжиться с этой тяжестью, что временами её уже не замечаешь. Она становится частью всей твоей жизни
А потом в один прекрасный момент с тебя эту тяжесть неожиданно и безо всякого предупреждения снимают. От непривычного облегчения теряешь равновесие и попросту валишься наземь. Ошалелая, до конца ничего не осознавшая и втайне страшащаяся, что сейчас на твои плечи ляжет новый груз.
— Совершенно здоров?.. — прошептала я, почти ожидая, что благообразный мужчина с аккуратной бородкой, чем-то похожей на чеховскую, вдруг извинится за то, что с вердиктом ошибся. — Совершенно?
Обладатель бородки с улыбкой кивнул.
— Так… лечение помогло?.. Я… извините, я ничего не понимаю.
— Кгм… Лечение, — он перелистнул несколько страниц лежавших перед ним на столе бумаг. — Лечение, судя по всему, и не требовалось.
— Н-не требовалось?..
Я переспросила. Потом ещё раз. И ещё.
К концу нашего сумбурного диалога доктор косился на меня с подозрением и уже пытался скрыть за улыбкой некоторую неловкость.
Нас выручил заглянувший в кабинет Алекс Муратов.
Завидев его, я вывалилась из этого порочного круга уточнений и переспрашиваний… попросту разрыдавшись.
Надсадно и до крайности безобразно.
Никогда бы и не подумала, что слёзы счастья и радости могут быть настолько обильными и горючими. Я словно оплакивала эти последние несколько дет, прожитые в тисках нервозности, переживаний и напряжённого ожидания — какую же ещё беду уготовит мне судьба.
Я не могла поверить, что всё позади.
До тех пор, пока из кресла посетителя меня не выудили сильные руки и не повели прочь из кабинета.
Алекс прижимал меня к себе, а я уткнулась ему в грудь, бессовестно размазывая по его свитеру слёзы.
Краем уха слышала обрывки разговора у меня над головой — Алекс успел побеседовать с доктором, прежде чем вывести меня за порог и усадить на кожаный диванчик в коридоре.
А потом, словно из ниоткуда, мне на шею бросился Лёшка.
И всё потонуло в новом потоке слёз и моих едва слышных причитаний.
— Мам, так я… Мне теперь можно будет и на улицу? И снова в школу пойти?
Я лихорадочно кивала и сейчас была совершенно беззащитна перед любой его просьбой. Пусть бы Луну у меня попросил, я и то, наверное, всерьёз задумалась бы, как ему её достать.
— Думаю, самое время взяться за исполнение этих желаний, — раздался у меня над головой голос Муратова. — Можем все вместе выйти на улицу. Свежим воздухом подышать. Нина, тебе это нужно.
Не принимая никаких возражений, он помог мне надеть куртку, в которую я влезала так неуклюже, будто забыла, как это делается.
— Как такое возможно? — я подняла на Муратова взгляд, плюнув на распухшее от слёз лицо.
— Дома всё расскажу, — буднично пообещал мой спаситель.
Я схватила Алёшку за руку, сжала её в своей, присела перед ним на колени.
— Ты же не против, если мы у Александра Михайловича пока поживём?
Лёшка бросил застенчивый взгляд мне за спину, на Муратова, и явно воодушевившись тем, что увидел, мотнул головой.
— Нет, мам. Не против.
А спустя каких-то полтора часа, отправив Лёшку с прислугой знакомиться с домом и его комнатой, Алекс усадил меня на диване в главной гостиной и всё рассказал.
— Они… ты их… это же теперь…
— Само собой, — хмуро кивнул Муратов. — Это дело подсудное.
— Он твой брат. Твоя единственная семья, — пробормотала я, упёршись взглядом в свои пальцы, комкавшие край свитера.
— Он — преступник, выбравший своей жертвой ребёнка, — в тихом голосе Муратова слышалась затаённая ненависть. — И он за это в ответе. Как и его сообщница. Все, кто был вовлечён в эту аферу, понесут наказание. Это я могу тебе обещать.
Я медленно выпустил воздух из лёгких, понимая, что мне потребуется некоторое время, чтобы переварить всё услышанное. Чтобы свыкнуться с мыслью, что с Лёшкой всё хорошо.
— Я… если честно, я даже не знаю, как реагировать. У меня голова идёт кругом…
— Никак, — Муратов сидел в обманчиво расслабленной позе, но я видела, что и ему всё случившееся далось нелегко. — Просто наконец-то позволь себе выдохнуть. И отдохнуть.
— Не могу, — покачала я головой и бросила робкий взгляд из-под слипшихся от рыданий ресниц. — Я же… я ещё твоё панно не закончила.
— Тебе… тебе нравится?
Оглядываюсь на него в нерешительности.
Алекс стоит позади, в нескольких шагах от меня. Его оценивающий взгляд скользит по выстроенным в ряд полотнам.
Я постаралась, чтобы с фото на холст перешла вся чувственность и беззащитность женского силуэта.
И, мне кажется, удалось — в мягком свете дизайнерских ночников незнакомка с картин оживала. Молча и таинственно предлагала насладиться не столько тем, что открывалось взгляду, но и тем, что надёжно скрывалось в фантазиях зрителя.
— Очень.
Я послала ему робкую полуулыбку и отвела взгляд.
В доме после нескольких дней шумного переезда и нашего с сыном привыкания к новому месту было до небычности тихо.
В это трудно поверить, но Лёшка уехал в кино в компании… Инги. Она сама вызвалась сопровождать пританцовывавшего от нетерпения сына, которому страсть как хотелось наверстать упущенное. Кажется, они собирались остаться на пару сеансов.
Я не могла ему отказать.
Поэтому, напоследок таинственно нам улыбнувшись, Инга повела Лёшку наслаждаться радостями социализации и поп-корном с карамелью.
«Мам, я объедаться не буду. Но я ж ведь ни разу с карамелью не пробовал!»
И они уехали.
А мы остались одни.
Самое время было сдать заказчику работу и начать задумываться о будущем. Где и как мы будем жить. Да и новые заказы самое время искать…
— Она словно живая, — его голос звучит слишком близко.
И почему-то я боюсь снова к нему обернуться.
Стою и смотрю на панно. Делаю вид, что ничего не замечаю.
— Рада, что
