прямо ему было уже невмоготу.
Я покачала головой, тоже отчаянно пытаясь отыскать хоть какую-то точку опоры. С чего начать? Как объяснить всё и сразу?
— Это случилось будто вечность назад. Мы друг друга не переносили. Я боялась. Боялась всего. Чувствовала себя всеми брошенной, одинокой и абсолютно беззащитной. И я… мне следовало отыскать хоть что-то…
Я не могла продолжать. Все слова в голове сейчас озвучивал голос моей тётки. И муж будто почуял это.
— Следовало?.. Интересная формулировка.
Это ненадолго меня отвлекло, возвращая в те тяжкие времена, когда между нами ничего, кроме споров и ссор, попросту не было.
— А разве нет? Ты всем своим видом, каждым своим словом давал мне понять, что ненавидишь меня и презираешь! Что считаешь меня шпионкой и предательницей, врагом!
— И разве я оказался не прав?! — громыхнул Уваров, и у меня даже в ушах зазвенело.
Я разбудила вулкан.
— Ты вынудил меня искать от тебя хоть какую-нибудь защиту! Хоть что-нибудь, что могло мне пригодиться, если в приступе паранойи ты меня обвинишь в несуществующих грехах и приговоришь к какому-нибудь одному тебе ведомому наказанию!
— Но не пришлось! — с горькой иронией парировал он. — Ты всё сделала для того, чтобы грех оказался самым что ни на есть настоящим!
— То есть моя попытка — всего лишь попытка — себя защитить не находит в тебе даже капли понимания?
— Хороша попытка! — рявкнул Уваров. — Эта попытка стоила нам кучи денег и расторгнутых договорённостей!
— Я этого не хотела. Не хотела, чтобы… Я виновна лишь в том, что поддалась на уговоры и сделала фото! Я никогда и никому бы их не отдала. Я даже из телефона их удалила!
Муж полоснул по мне ненавидящим взглядом:
— Ну да, не отдала. Так цепко за них держалась, что Марьянову позвонила твоя ненаглядная тётка и просила передать тебе благодарности за тяжкий труд!
Комната поплыла у меня перед глазами:
— За… что?..
— Мой двоюродный брат, я уверен, прислал бы тебе отдельную благодарность. Эта старая дрянь теперь с ним заодно. Твои дражайшие родственнички по отцу на мели, вот и активизировались, с Кумановым общий язык отыскали, — чёрный взгляд прожигал меня насквозь. — Им очень повезло, что ты у них такая… добросовестная. Готова на что угодно, только бы помочь им в их бедственном положении. Сам Бог велел, если эта помощь будет за счёт ненавистного мужа, верно?
Я его слушала, но смысла слов не понимала.
— Елена Юрьевна сама звонила Марьянову?..
— Звонила, — отрезал он. — Звонила. И рассказала, как она благодарна тебе за то, что ты передала им свои бесценные фотографии.
Ему следовало помнить. Его следовало зарубить себе на носу, что счастье — это не для него. Что он не рождён для покоя и мира. Что вся его жизнь — это грёбанная борьба, без выходных и передышек. Что стоит ослабить внимание — и тебя тут же свалят, растопчут, сожрут.
Он с особенной чёткостью всё это понимал, смотря в глаза своей погибели — на лице жены читалось столько всего, что он бы и не разобрал, сколько искренности в её поведении.
Внутри всё тянуло и ныло от боли. До этого дня он и подумать не мог, что такое возможно. Вот так болит душа, когда её топчут?
Зато он точно знал, что именно так бывает, когда позволяешь себе дать слабину.
Она таки это сделала… она его предала. И ведь он знал, знал об этой опасности. Он её ждал! Он к ней даже готовился. Но по всему выходит, хреново готовился. Или попросту врал себе самому.
— Елена Юрьевна звонила Марьянову?.. — он едва расслышал её вопрос, до того звенело в ушах от неимоверного напряжения.
— Звонила, — бросил он, безрезультатно пытаясь вдохнуть. Рёбра будто бинтами стянуло. — Звонила. И рассказала, как она благодарна тебе за то, что ты передала им свои бесценные фотографии.
Голубые глаза расширились до неимоверных размеров. Ну да, расскажи ещё, что для тебя это дикая новость.
— Это… это бред какой-то. Я ничего им… — она запнулась, как будто только что поняла. — Они же взломали мой телефон! Я ничего им не пересылала! И… и документы. Это горничная. Тётка сама мне всё рассказала. Горничная вскрыла конверт, чтобы я увидела списки!
Глеб покачал головой.
— Ты сама себя слышишь? Ты хоть понимаешь, какой бред ты несёшь? — в нём будто что-то закровоточило от этих явно лживых попыток прикрыться. — На черта им устраивать этот спектакль с конвертом? На черта им ты, если они могли использовать горничную? У неё что, телефона при себе не нашлось — сфотографировать документы?
Она заморгала. Видимо сообразила, что не продумала этот момент и прокололась.
— Нет… нет, я никаких конвертов не вскрывала. Можешь что угодно на меня вешать, только не это.
Глеб хмыкнул, хотя внутри всё выворачивалось наизнанку:
— Ну надо же как всё складно выходит. Ты не виновата. Ничего не вскрывала. Не трогала. Просто увидела. Пришла на всё готовое. Никому ничего не отсылала. Как-то само собой всё получилось!
— Я ничего не говорила про «само собой»! Да, я сделала эти чёртовы фотографии. Потому что на тёткины уговоры и поддалась. Она уверяла меня, что мне необходима защита, что ты обязательно рано или поздно избавишься от меня, сбудешь c рук так или иначе! Просила меня обезопаситься хоть как-нибудь. И у меня не хватило мозгов понять, что это часть её грандиозной интриги. В этом я виновата. Но не смей вешать на меня и все остальные грехи!
Она врёт. Она врёт. Хочет, чтобы он ей поверил. Маленькая кровожадная дрянь! На живую выцарапала у него сердце, искромсала в клочки, а теперь ещё и пытается оправдаться!
— Хочешь сказать, ты заложница ситуации? Твоя тётка всё это провернула сама?
— Почему же сама? — её голос охрип, но уже почти не дрожал. — Ты ведь выяснил, что они спелись с твоим двоюродным братом. И… она ведь только что звонила мне, Глеб. Только что! Всё рассказала — и про облачный сервис, и про горничную. Я потому к тебе и пришла!
Вот, значит, так. Потому и пришла.
— Верно ли я понимаю, что лишь поэтому ты и примчалась? А не было бы звонка, я так ничего и не узнал бы?
Она отёрла щёку и помотала головой:
— Ты этому всё равно не поверишь. Да я и не смогла бы теперь этого доказать. Фотографии я уже удалила. Знала бы, что утечка связана именно с ними, я бы оставила снимки, я бы тебе их показала и рассказала всё как есть.
