середины бедра.
Платье тут же отпаривают и приводят в порядок.
Наутро Ромка уезжает вместе с Настюшкой на виллу к своим родителям, а мы с девчонками собираемся в нашем доме. Вокруг нас летают феечки, колдуя над макияжем и прической.
Атмосфера легкая и веселая. Девчонки пьют шампанское и заметно пьянеют. Летят шутки, приколы.
Невольно я сравниваю это утро со сборами на свою предыдущую свадьбу. Тогда отец нанял распорядителя — настоящую цербершу, которая вообще никого не пускала ко мне.
Она следила за тем, чтобы меня плотно затянули в корсет, чтобы волосы были собраны в идеальный зализанный пучок, а макияж был безупречным.
Я помню, как Соня хотела ко мне прорваться, а та не пускала ее. Боже, какие глупости! Как будто я президент в окружении толпы охранников.
Тогда все было очень тяжело, потому что я понимала: Рома меня не любит и вряд ли когда-то полюбит. Он никогда не обращался со мной плохо, не грубил, не ругался. Но иногда мне хотелось, чтобы он хоть как-то проявил свои чувства, пускай даже негативные.
Тогда я шла на свою свадьбу как на заклание. Будто сейчас семнадцатый век, а я бедная сиротка, которую выдают замуж за знатного вельможу. Меня тогда ломало, корежило. Помню, как устроила Соне истерику, и она даже предлагала мне сбежать с собственной свадьбы:
— Сонечка, как бы я хотела, чтобы меня любили! Чтобы дышали мной! Как бы я хотела хотя бы раз в жизни, хотя бы ненадолго узнать, каково это — быть любимой, — слезы катятся по идеальному макияжу.
Соня меня притягивает к себе и я плачу, пачкая ее красивое платье.
— Поначалу, как только отец ухватился за организацию свадьбы, я пыталась воззвать к Роме. Ну не может же ему быть безразлична собственная свадьба? А нет, оказалось, еще как может. В итоге я решила, что раз ему ничего не надо, то и мне тоже. Будь что будет, и гори оно все синим пламенем! Господи, Соня… Знаешь, сколько весит это платье?! Двадцать килограммов! Это самая настоящая обуза! «Подарок» моего отца и напоминание о том, что я нелюбимая дочь. А Рома? Сонь! У меня даже обручального кольца нет, понимаешь?! Он попросту забыл про него.
Соня гладит меня по голове, и я потихоньку успокаиваюсь.
— Дель, давай сбежим? — предлагает она.
— Куда? — спрашиваю устало.
— Да куда угодно! Ты свободный человек. Умница и красавица. Не пропадешь. Найдем тебе работу, жилье. И плевать на всех! И на отца твоего неадекватного, и на жениха безразличного.
Качаю головой, выравниваю спину и поднимаюсь на ноги.
— Нет, Соня. Это моя ноша. И я понесу ее.
— Дель, — трогает меня за плечо, — может, ну ее, ношу эту твою?
— Знаешь, Сонь, мама всегда говорила мне: «Что бы ни случилось, держи лицо». Она будто знала, что однажды такой день может настать. Я мастерски преуспела в этом искусстве.
И я держала его. И куда меня это привело?
Я настолько теряюсь в воспоминаниях, что не замечаю, как ко мне подсаживается Соня и смотрит на меня мягко:
— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашивает меня с улыбкой на лице.
— О том, насколько отличаются эти две свадьбы? — говорю сдавленно и обвожу взглядом гостиную.
Таня наливает в бокал шампанское и заставляет визажиста его выпить. Та смеется, обещает нарисовать панду на лице. Татьяна веселится и уверяет ее, что не против.
Аня пляшет под веселую музыку вместе со свой дочерью Златой.
— Я думаю, теперь у вас совершенно точно все будет прекрасно, — искренне произносит Сонечка. — Ромка уже знает?
— Мне кажется, он догадывается, — усмехаюсь я.
Полагаю, Рома понимает — что-то происходит, но что именно, не знает. С каждым днем он все тоньше чувствует меня. Настраивается полярностью на каждую мою смену настроения.
Через час за нами приезжает машина и отвозит на частный пляж. Тут очень красиво: скалы, мелкий белый песочек. Мы не особо заморачивались насчет организации и украшений, ведь природа сама по себе — лучшее украшение.
Пока Рома стоит у импровизированного алтаря, Соня поправляет мне макияж, потому что, пока мы ехали сюда в лимузине, ржали как дурочки, и у меня потекла тушь.
— Ой, — она смотрит мне за спину. — Здравствуйте.
Соня тут же сбегает, а я оборачиваюсь. Передо мной стоит отец. Я вообще очень редко видела его в таком виде — обычные бежевые льняные брюки и легкая рубашка с коротким рукавом. Мне кажется, он даже спит в костюме.
— Привет, пап, — выдавливаю улыбку, ожидая нападения.
Но отец улыбается уголками губ:
— Здравствуй, дочь, — произносит теплее, чем обычно.
Неужто его сердце передо мной оттаяло?
Отец смотрит мне за спину, где стоит Ромка, и хмыкает беззлобно:
— Что, решила дать второй шанс?
— А надо было выйти замуж за одного из твоих престарелых партнеров? — сразу же лезу защищаться.
Отец склоняет голову набок и хмурится:
— Я что, совсем отбитый — выдавать тебя замуж за этих мудаков?
Шокированно открываю рот:
— То есть… ты никогда не собирался?
— Ну, — мнется, — я хотел породниться с Волковыми, а среди них все парни нормальные, отдать дочь за одного из них не страшно и не стыдно. О других речи никогда не было.
Отец говорит искренне, я знаю. Он никогда не врет, предпочитает правду.
— Ты прекрасно выглядишь, — кивает мне и протягивает руку, чтобы я взяла его под локоть.
Вообще-то, мы это не оговаривали, я планировала сама выйти к Роме, но если отец хочет вести меня под венец, кто я такая, чтобы отказываться?
Беру его под руку. Он говорит:
— Что шрам свела — молодец.
Закатываю глаза. Хочется застонать.
— Отец!
— Ну что «отец»?! — возмущается он. — Красивое лицо — и испорчено шрамом. Настька расти будет, вопросом начнет задаваться: что не так с мамой и почему на нее так пристально смотрят другие.
— Она бы не задавалась этим вопросом, — мягко улыбаюсь, находя дочку взглядом. Настюша сидит на руках у своей бабушки, моей мамы, и пытается сорвать у той бутоньерку с руки. — Дети, знаешь, ли любят своих родителей несмотря ни на что. Неважно, изъян внешний или внутренний. Мне ли не знать.
Отец медленно поворачивается и смотрит
