Уши в разные стороны?
— В разные, — кивали полицейские.
— А нос? Разве же это нос?
— Не нос, — отвечали полицейские.
— Да нет же, судари мои, это нос, самый что ни на есть носатый нос. Нос отъявленного убийцы, убийцы-людоеда.
— Вот тебе и на, — говорили полицейские, — вон как всё оно повернулось то.
— Нет, конечно, это я не в том, так сказать, смысле, чтобы уж совсем людоед, а в смысле фигуральном. А может, и совсем людоед, это ещё неизвестно, — философствовал околоточный, — вот, к примеру: все вы знаете, что за станционным сараем третью неделю дохлая лошадь лежит — воняет. А кто её, по-вашему, обгрыз? По-вашему, собаки бродячие?
— Неужто он? — закрестились полицейские, одному даже плохо стало от такой лошадиной участи.
— Не знаю, может быть, и не он, надо проверить, — продолжал околоточный и, указывая пальцем на учебник математики, который держал под мышкой Буратино, потребовал: — а ну-ка дай мне эту штуку.
Буратино покорно протянул учебник.
— Тэк-с, что это тут у нас? Математика, алгебра и начало анализа, — прочитал синьор околоточный, — это какого такого анализа? Что ещё за анализ? Умника из себя корчишь. Не выйдет, я за тобой давно слежу. Думаешь один раз с крючка сорвался и всё? Нет, дудки-с! — Все больше распалялся синьор Стакани. — Я тут государством и Его Величеством поставлен, чтобы всяких лихих людей и душегубов к ногтю ногтить, — и тут синьор Стакани вдруг подобрел, прямо на глазах, стал мягче, — эх, парень-парень, вот так вот, а ведь я тебя предупреждал: будь хорошим мальчиком, а ты своих одноклассников книжкой глушить, словно они телята какие. Нехорошо. Вот скажи мне, за что ты его так? Ему ведь больно было. Он, наверное, плакал? Ведь плакал?
— Плакал, — согласился Буратино.
— Он, наверное, сильно тебя обидел?
— Сильно.
— Так это твоя книга?
— Моя.
— Так это ты его убил?
— Нет.
— Не ты? — лицо околоточного стало приобретать землистый оттенок, и он начал снова: — А этот самый Бланко перед смертью плакал?
— Плакал.
— Он, наверное, сильно тебя обидел, — глаза Стакани стали вылезать из орбит
— Сильно.
— А книга твоя или нет? — лицо стало абсолютно землистым, глаза вылезли дальше некуда и ус дёргается.
— Моя.
— А убил ты?
— Не я.
— А кто? — сквозь зубы прошипел околоточный.
— Не знаю, не видел.
— Мо-олчать! — заорал синьор Стакани так, что даже привыкшие полицейские струхнули, а он сам мимикрировал из серого в пурпурный. — Молчать, подлец!
И забегал по участку. Запсиховал, размахивая книгой.
— Ты что о себе думаешь? Ты кто такой? Да ты просто — тьфу, — он плюнул в сторону Пиноккио, — он думает, что он что-то. Да я и не таких тигров ломал, они у меня знаешь, как кудахтали, соловьями кудахтали. А ты? Да ты просто конец пищеварительного тракта. Крутого из себя корчит, деятель!
Так ругался синьор околоточный, пока не обратил внимание на книгу, которой размахивал.
— А, — он даже обрадовался, — вот откуда вся зараза. Вот откуда эта крутость у тебя. Из книжек! Я, брат, книжек не читаю, запоры от них, от этих книг. Их одни дураки читают. А умному они без надобности. Про анализы он, видите ли, читает математик.
С этими словами синьор Стакани открыл книгу:
— Так-с, что здесь, интересно, такого пишут, что один ученичок другому башку отбивает. Тэк-с… Дискт… Дисктр… Прости меня, Господи, кто такие слова только придумывает. Джармонто, ко мне!
— Читай, Джармонто, ты грамотный.
— Фунт… Фунтц…
— Какой ещё Фунтц, дурья башка, читай, что большими буквами написано.
— А, понял, — сказал Джармонто, но только тужился, пыхтел и прочитать ничего не мог, наверное, из-за жары.
— Ой, уйди отсюда, балда. Чесноком от тебя несёт, а прочитать не можешь, — кричал на полицейского начальник, а сам подошел к Пиноккио и помахал у него перед носом книгой:
— А ты знаешь, что это такое?
— Знаю, синьор околоточный. Это книга по математике, алгебре и началу анализа.
— Нет, — заявил синьор Стакани и гадостно заулыбался, — нет, это не книга по анализам — это твои кандалы, решётки и арестантская роба. Ибо, — он важно поднял палец, — ибо это улика!
Пиноккио только тяжело вздохнул в ответ.
— Вот вздыхай теперь, как корова, — обрадовался удручённости мальчика околоточный, — Джармонто, в камеру этого убийцу, в одиночку. Полицейский вывел мальчика из кабинета, провёл его по мрачному коридору и втолкнул в тёмную, сырую комнату.
— Ну, ты тут располагайся, отдыхай пока, — сказал он, и, громко хлопнув металлической дверью, ушёл.
А в это время околоточный отдавал приказы:
— Так, ребята, книга, конечно, улика, но нам нужны свидетели. Искать свидетелей всем. Вперёд, ребята, переверните весь околоток, но найдите свидетелей!
И полицейские бросились переворачивать околоток и искать свидетелей.
А в это время достопочтенный синьор шарманщик, не спеша, уселся за стол в одной известной всем харчевне и собирался как следует провести время. Все предпосылки для весёлого времяпрепровождения были налицо. В кармане приятно теплели два с половиной сольдо, а за столом у окна эротично зевала не очень-то мытая дама в драной юбке. Она отгоняла мух, ковырялась в зубах пальцем, в общем, всячески кокетничала и давала понять, что свободна и готова пофлиртовать с каким-нибудь интеллигентным синьором.
Карло заказал пива и стал искать взглядом кого-нибудь, кому он, после того, как станет томно на душе, набьёт морду. И нашёл такого. Это был хлипкий и изрядно поддатой, но достаточно шумный синьор в узких полосатых штанах.
— Не люблю я этих хлыщей-модников, — самому себе удовлетворённо сказал Карло и подумал, что вечер, может быть, удастся.
И не знал шарманщик, что в это самое время, когда он рассматривал полосатые штаны, трактирщик разговаривал с каким-то пацаном, которому он указал на Карло. Не успел старый Джеппетто сделать и глотка, как пацан уже стоял рядом с ним:
— Синьор шарманщик Карло? — наглые глаза пацана изучали Джеппетто.
Что-то неприятное было в этом пацане, что-то тревожное, как будто на нём висела надпись: «Отдых для шарманщика Карло отменяется».
— Уйди, — посоветовал Карло. Он был ещё добр.
— Не могу, синьор Карло, ваш сын в страшной беде. Его схватила
