«По-моему, он хочет в туалет», – сказал брат Иван и решительно открыл входную дверь.
Минуты через три из помещения вышел наш знакомый дежурный и, взяв неуступчивого гражданина под локоть, потянул его внутрь. Я пошел следом, деликатно подталкивая страдальца сзади.
Брат Иван сидел на стуле и заполнял анкету. Нам с иностранцем тоже дали по бумаженции, причем наш приятель всячески пытался отделаться от подарка, сначала бросив его на стол, а затем смахнув на пол.
«Туалет только заполнившим анкету патриота», – сказал дежурный и выразительно посмотрел на бунтаря.
«Он вас не слышит», – сказал я.
«И не видит, – добавил брат Иван, не отвлекаясь от писанины. – Не приставайте к нему. Он может по моей анкете сходить в туалет?»
«Вероятно, да, – подумав, ответил дежурный. – А вы сами разве не хотите? У нас по одной анкете только раз можно зайти».
«Я схожу по анкете Индивида Матвеевича, – сказал брат Иван, – а он потерпит».
«Это было бы весьма патриотично с его стороны», – заключил дежурный и достал связку ключей.
Потом мы вдвоем с дежурным, подхватив гостя под мышки, по воздуху доставили его к вожделенному месту, впихнули внутрь кабины и, закрыв ее на два оборота ключа, вернулись в комнату.
Я взялся за анкету, а дежурный достал миниатюрную пилку и принялся подпиливать ногти на руках. Меня чуть не стошнило. Эти субтильные мужики с крашеными волосами и маникюром вызывали во мне труднопреодолимую агрессию, оскорбляя все мое патриотическое существо.
Я отложил анкету в сторону и поинтересовался у дежурного, кивнув на пилку: «Это что… помогает в агитационной работе с молодежью?»
«Еще как! – лениво произнес дежурный. – Если у вас ухоженные руки и лицо, если от вас приятно пахнет да к тому же вы обладаете хорошей фигурой, то люди проявят к вам больше интереса, чем к какому-нибудь замухрышке».
Брат Иван, дотоле молчаком заполнявший анкету, поднял голову и сказал: «А я почему-то думал, что в патриоты записываются исключительно малоимущие».
«Скажи еще – «и придурковатые», – добавил я. – Кто это такие – малоимущие? Ты где их видел, кроме себя и меня?»
«Как это где – у нас! – лихо ответил за опешившего брата Ивана дежурный. – Здесь народец, кого ни возьми, сплошь малоимущий и малообеспеченный. Да притом еще и семейной жизнью обойденный. Кстати, а у вас с этим делом как?»
«Хуже некуда, – сказал я. – Ни детей, ни плетей – одна сберегательная книжка на 147 рублей. Я там по какой категории у вас проходить буду?»
Дежурный открыл гроссбух, полистал его не глядя и ответил, прикрыв глаза: «По третьей: «Раздельное трехразовое в неделю питание независимо от аппетита с упором на солнечные и воздушные ванны».
«А раздельно от чего?» – с глупой улыбкой поинтересовался брат Иван.
«От еды, – ответил раздраженно дежурный. – Еда отдельно, вы отдельно. И так – три раза в неделю».
«Ну а, предположим, оставшиеся дни недели что делать?» – не унимался брат Иван.
«О Родине думать! – зло выкрикнул дежурный. – Не все же время, извините, жрать. Надо и дух иной раз потешить. Вы вообще-то с какой целью к нам сюда вступаете?»
«Лично я – с карьерной, – охотно поделился своими планами брат Иван. – Хочу выбиться в начальники и командовать Индивидом Матвеичем, а то он забодал меня своими насмешками».
«Да, да, – согласился, остывая, дежурный. – Индивид Матвеевич – человек удивительно иронический. Прямо-таки под стать своему необычному имени».
Я аккуратно сложил анкету и сказал: «Расскажите-ка лучше нам о ваших побирушках, уважаемый».
Дежурный покосился на меня, сморщив лицо, однако вопрос мой не проигнорировал.
«Ну что, – сказал он, потягиваясь, – есть у нас, к примеру, глава концерна «Золотосереброалмазнефтегазалюминий» некий Сытин А.А. Только что не бомжует, живет в женином доме, ездит на тещиной машине, трем детям платит алименты. Жена в Лондоне, дети – в Женеве, брошенный, никому не нужный мужчина в расцвете сил, практически без средств к существованию. Мы его поддерживаем морально и материально, талоны ему на питание в пельменной у старого кладбища выхлопотали. Ничего, как-нибудь перезимуем… Или вот депутат один известный – того уже третья жена бросила и тоже за границу с детьми смоталась. Все как есть выгребли у него, даже младенец двухмесячный таким злыднем обернулся, что все папашины барбадосские авуары себе прилохматил! Ходит теперь этот наш депутат в каком-то, извиняюсь, спиджачишке и рыбку с утречка перед заседанием на Кутум ловить бегает. Мне, говорит, много не надо. Мне, говорит, лишь бы с Родиной ничего не случилось. Ему старушки из древнедевичьего монастыря помогают, от помина отколупывают. Есть у нас также банкиры, бизнесмены, властная элита – и повсюду одна и та же безрадостная картина чисто человеческой беды. Так что богатый, всем довольный патриот – это нонсенс, господа».
Какое-то время мы сидели молча, потрясенные рассказом дежурного. Его монотонная, практически лишенная эмоционального окраса речь странным образом усиливала воздействие какой-то вселенской драмы, случившейся с некогда неглупыми и небедными людьми. Остаться голыми среди духовной пустоши, обобранными самыми близкими людями – тут не только в патриоты уйдешь, а куда-нибудь и подальше…
«Ну, – начал я, почувствовав, что пауза слишком сильно затянулась, – думаю, выражу общение с товарищем мнение, если скажу следующее: наша небольшая бригада попробует взять на содержание одного мэра и пару банкиров. По третьей категории раздельного питания мы их как-нибудь осилим».
«Что значит – «как-нибудь»? – взвился вдруг доселе молчавший брат Иван. – Должны осилить и не «как-нибудь», а как положено! Да, и вот еще что, пока не забыл: а нельзя ли этому захапистому младенцу жопу напороть, чтобы он папашкины тити-мити возвернул, так сказать, в добровольно-принудительном порядке?»
«Нельзя, – горестно покачал головой дежурный. – Сей поганец… то есть младенец, является гражданином Соединенных Штатов Америки, поскольку был нарожден в салоне самолета, только-только приземлившегося в Нью-Йорке. Попробуй, дотянись до него теперь».
«Вот сучка, – сказал брат Иван, – нашла где родить – в самом логове врага! А этот засранец прямо сразу из аэропорта побежал свои права качать, что ли?»
«Зачем ему суетиться? – усмехнулся дежурный. – На то лойеры есть».
Мы отдали недозаполненные анкеты, которые дежурный не глядя сунул в ящик стола, и пошли прочь из этой юдоли печали. Шли молча и думали, как выяснилось, об одном и том же – о детях патриотов.
Первым нарушил тягостное молчание брат Иван.
«Радуйся, Индивид Матвеич, что за тобой никакого спиногрыза не числится, – сказал он угрюмо. – А то бы видел ты свои 147 рублей в гробу в белых тапочках…»
Я вынужден был согласиться с этим экстравагантным предположением и в свою очередь тоже порадовался за сохранность его финансовой заначки. Мы еще поговорили о том, как нам лучше преподнести Христофорычу благую весть о нашем коллективном вступлении в Орден добрых самаритян, и уже у самой проходной вспомнили про узбека, запертого в патриотическом туалете. Я хотел вернуться, но брат Иван отговорил меня, сославшись на то, что узбеку теперь там тепло и уютно, и он, скорее всего, справив нужду, уже сладко спит, свернувшись калачиком на горшке, и с нашей стороны было бы сплошным свинством лишать его такого удовольствия.
Мне хотелось чем-то возразить брату Ивану, но неожиданно перед мысленным моим взором возник пресловутый младенец, с кривой усмешкой показывавший мне кукиш, и я, махнув рукой, направился к турникету. В конце концов, узбек тоже мог вполне быть патриотом, и ему тоже, скорее всего, негде было жить…
Хотите – зарубите себе на носу, хотите – напишите аршинными буквами на лбу: брату Ивану верить нельзя! Восклицательный знак на лбу писать не обязательно, я его поставил больше от общего возбуждения организма, чем от потребы. То есть верить брату Ивану можно только в крайнем случае, когда он, к примеру, кричит «Пожар!» и следом за его криком на вас падает дымящаяся головешка, а просто так на слово верить ему не советую. Для него ведь ничего святого нет. Он, мерзавец, еще до Великой Колбасной революции пришел однажды с утра в курилку и сказал: «Вот вы здесь всё курите, а там колбасу «краковскую» дают».
Мы, помню, бросились со всех ног в продмаг, а там лысо. Всю округу, как голодные собаки, обежали, и везде одно и то же: сухари, которые видели Ленина, и томатный сок из урожая хрущевской «оттепели». Взяли у барыги с расстройства бутылку самогонки и пошли назад, в курилку. А этот демон сидит и покуривает себе, еще и палец указательный в кольца от «Примы» сует.
«Так где же, – спрашиваем мы сдержанно, перебивая один другого, – так где же эту твою «краковскую» колбасу дают?»
«А в Кракове, – говорит брат Иван, посвистывая, – где же еще. Там прямо с моста и налево. Скажете продавщице Зосе Станиславовне, что от меня. Только губы на нее не раскатывайте, я ее уже оприходовал. Ну что, сейчас пойдете или после обеда?»
