с ног ощущение неотвратимой злой силы, идущей от него.
— Пётр Григорьевич — начальник лагеря.
И не моргает даже. Красив как удав, привлекающий немигающим взглядом, а после заглатывающий жертву безразмерной пастью. Я продолжала напряжённо смотреть на него. Отвечать не могла, челюсть подвязана.
— Садись.
Стул подо мной противно заскрипел, когда я села на шаткое сидение. Специально пошевелилась, чтобы добавить скрипа. Удав окатил меня ледяным взглядом — ему не понравилось.
— Сними повязку, она тебе больше не нужна.
С повязкой расставаться не хотелось. Начальник сразу же уловил мой внутренний протест.
— Снимай, — жесткость в голосе подсказала, что медлить не стоит.
На команды мужа, наученная опытом, я реагировала незамедлительно, что помогало избегать недовольств и скандалов. Злость сменилось угрюмой обречённостью. Я молча стала разматывать грязный бинт. Внутри болезненно заныло от тоски. Одну клетку я сменила на другую, и теперь смотрела в глаза хищника, повадки которого мне совершенно не знакомы. Постаралась унять смятение. Надо быть бесстрастной, нельзя показывать страх.
Продолжая молчать, аккуратно смотала бинт, словно какую-то ценность, и положила в карман.
— Бортникова — фамилия по мужу?
— Да.
— А девичья?
Зачем ему это? Спокойный голос и пристальный взгляд в ожидании ответа вызвали ещё более яростный протест, и меня как чёрт за язык дёрнул.
— Не помню.
Начальник на секунду завис, следом сделал вид, что пропустил мимо ушей мою дерзость. Не хотелось бы, чтобы этот человек посмеялся надо мной. Фамилия папы пусть останется неприкосновенной.
— Расскажи, что произошло вчера вечером.
От переполнявших меня эмоций задёргался в нервном тике глаз. Подробности нужны? В памяти всплыли унижение, боль и стыд. У меня было единственное желание — забыть эту ночь.
— На меня напал охранник, он …
Задохнувшись, я не смогла сдержать дрожь в голосе и продолжить
— Он утверждает, что всё было по согласию.
Спокойный, даже слегка ироничный тон человека, в котором я уловила глумление. Понятно, начальник одобряет лагерные порядки, которые сам и завёл.
— А вы…утверждаете, что встретив незнакомого человека…, я сразу полезла ему в штаны?
Еле договорила, так меня колотила нервная дрожь и срывался голос.
— Нужно уметь постоять за себя.
Ещё добавь «милочка»
Наверное, смакует подробности, представляя меня на коленях с разинутым ртом, слезами и кровавыми слюнями, текущими по подбородку. Прикоснулась языком к поджившей ране на губе, почувствовала, как до сих пор саднит горло, как злость закипает в груди.
— Да… дайте мне оружие!
В комнате повисла тишина. Я, кажется, почувствовала колебание воздуха от тяжелого дыхания полковника. Он смотрел на меня с подозрительно спокойным лицом, а в моё сердце вползало предчувствие чего-то ужасного.
— Могу предложить карандаш. Хорошо заточенный.
Карандаш!
Трясущейся рукой я вытащила из подставки на столе карандаш и положила его в карман ветровки.
— Ты нарушила режим, не вернувшись к отбою. Два дня тебе запрещено покидать комнату, хотя за это полагается штрафной изолятор. Из-за небольшой… травмы я сделал послабление.
Засунь в задницу своё послабление. Чтоб тебе вывихнули челюсть подобным образом
Мой взгляд полный отвращения и гнева разозлил его. Полковник наклонил голову, прищурился, вылез из своего кокона невозмутимости. Это порадовало маленькой моральной победой над превосходящим противником.
— Если нарушение повториться, к тебе будут применены более строгие меры воздействия.
Наглеть, так до конца!
— А кормить будут?
Внутри я корчилась от ужаса, но всем видом показывала, что мне плевать на порядки колонии, плевать на право сильнейшего унижать меня. Начальник оценил мой вызов.
— Голод способствует закреплению правил.
Закреплению рефлекса, значит. Как собаку Павлова будут учить. Я мгновенно люто возненавидела полкана.
— Свободна, можешь идти, — добавил он ровным, холодным тоном.
Дыхание перехватило. Беспомощная, слабая, переполненная отчаянием и страхом, я поняла, что даже под страхом смерти сейчас я не промямлю «до свидания».
Тот же охранник, что привёл в административный корпус (я назвала его волчарой), отконвоировал меня в общежитие, довёл до комнаты и закрыл брелоком решетчатую дверь. Со стола исчезла швейная машинка и раскроенная ткань. Значит, работать не придётся. Моими подругами на ближайшее время станут одиночество и голод… для закрепления рефлекса.
Жаль, не успела доесть овсянку и выпить чая, а мой паёк так и остался на стойке. Разве они могут оставлять без еды? А если у меня гастрит или язва? Вспомнилась многочисленные вопросы о здоровье, специальная анкета, которую я заполняла перед отправкой сюда. Нет у меня гастрита, и язвы нет. Пока…
Почти сразу засосало под ложечкой. Внутри словно возникла бездонная пустая бочка. Вспомнился мангал с сочными кусками мяса в решётке, молодые пупырчатые огурцы, сладкая мякоть помидор, упругие листья базилика, терпкий вкус кинзы и сметанный соус с чесноком, в который я обожала макать овощи.
Надо гнать эти навязчивые мысли о еде, я просто слишком вымотана. Меня как на качелях раскачивало от эмоций, от жалости к себе, до понимания, что никто не защитит. Общая слабость и головокружение заставили сесть на кровать. Подняла с пола рюкзак, чтобы достать свежую футболку, пальцы наткнулись на детскую машинку сына. Я вытащила её, отставила рюкзак, покатала на коленке красную модельку с открывающимися дверьми и поднимающимся капотом, прижала её к груди. Слёзы потекли из глаз, я упала головой на подушку. Сколько раз я буду вспоминать своё «да» в зале суда, сколько раз я буду переноситься в то место, где предала себя.
Ничего не отыграть назад.
Отвернувшись к стенке, с головой укрывшись одеялом, я продолжала содрогаться от рыданий. Из угла комнаты за мной бесстрастно наблюдал тёмный глазок видеокамеры. Представив, как кто-то с циничной ухмылкой следит за мной на мониторе, сделала фак под одеялом. Сквозь слёзы прорезался дурной смех, меня заколотило сильнее. Вот и всё, на что я способна — фак под одеялом.
К вечеру голод принял очертания червя, грызущего мои внутренности. Вода из-под крана была откровенно ржавая. В банку из-под тушенки, которую я использовала вместо стакана, профильтровала воду через бинт, оставшийся у меня после подвязанной челюсти. Зажав нос, осторожно сделала несколько глотков.
Сойдёт. Не умирать же от обезвоживания.
Оказалось, не такая уж я беспомощная. Нацедив полную банку воды, поставила её отстаиваться. Посмотрю, сколько будет осадка. Жаль, я не почитала правила содержания женщин в колониях. Имеют ли они право оставлять узниц без еды? В этой колонии правила для закрепления рефлексов введены главарём распоясавшегося сброда, к тому же, скорее всего, подворовывающего продукты. Домашний арест избавил меня от предварительного заключения, тюремной баланды я не ела, но уверена, что есть какие-то нормы питания для заключённых.
Лежать на спине, сложив руки на груди как покойница, вдруг стало страшно. Ходить
