тем больше получала недовольств и упрёков. Жалкое ничтожество, с которым можно вести себя как пожелаешь, и которое с первого взгляда распознал во мне Стас.
Закрыв рот ладонью, я скулила от жалости к себе и своей никчёмной жизни. Терплю ради ребёнка, не умею зарабатывать, не приспособлена к жизни — отговорки, словно шелуха падали с меня, открывая суть. Я отказалась от себя, ответственности за свою жизнь, предала себя и попала в эту колонию, чтобы меня доломали до конца.
— Мы ещё встретимся, — прорычал Стас, словно отвечая на мои мысли.
Кажется, он ушёл, а я так и не вылезла из-под одеяла.
Рыдать над своей жизнью, скручиваясь от голода, получилось недолго. Одна боль вытеснила другую. Истеричка во мне и та оказалась не сильно истеричной. Моим достоинством и проклятием оказалось умение терпеть и смиряться. Душа измучилась от самобичевания. В сердце вяло трепыхнулся стыд, переплавившийся в равнодушие. Клубок эмоций не мог бесконечно жечь раскаянием и злостью. Слабость в теле позволила уснуть.
Утром о вчерашнем происшествии я предпочитала трусливо не думать. Настроение было подавленным, добавилось сильное потоотделение, покалывание губ и пальцев, учащённое сердцебиение. Я постоянно пила воду, которая не могла заглушить чувство голода. Сберегая силы, я лежала на кровати, поставив банку с водой около кровати. Рефлекс собаки Павлова закреплялся с каждой минутой. Мне было дурно, тошно, больно, вязкий сироп плавал перед глазами. Мокрые от пота волосы липли ко лбу, я то сбрасывала одеяло, то натягивала его на себя.
Убить время до завтрашнего утра, когда закончиться время голодовки, легче было бы во сне, но резь в животе не давала покоя. Иногда я стонала, крутилась с бока на бок, переворачивалась на спину, смотрела в окно, думала о сыне, стараясь приятными воспоминаниями облегчить своё состояние. Я с Данилкой давно выучила буквы алфавита, научила его читать. Интерес к чтению у сына пробудился очень рано. Мною вслух было прочитано огромное количество книг, включая мои любимые «Хроники Нарнии».
— Ещё не околела?
Знакомый до дрожи голос не сулил ничего хорошего. Кровь бросилась в голову, пот потёк по вискам.
— А ну, встань!
Никогда не любила мат и не употребляла бранных слов, но сейчас завернувшись в одеяло с головой, повернувшись лицом к стене, я повторяла как одержимая чуть слышно.
— Пошёл на …, пошёл на …, пошёл на …
Воздуха не хватало, слёзы текли из глаз, а я повторяла и повторяла, прижав руки к ушам, чтобы только не слышать этот ненавистный голос. Лицо было мокрое от слёз, а тело от пота.
— Упрямая сука.
Секунды превращались в вечность, хотелось выть в голос, орать, что он ублюдок, сволочь, что он не имеет права издеваться надо мной.
— Думаешь, укрыться за решёткой?
Губы уже шевелились еле-еле, тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Это от голода. Мне бы немного поесть, и всё пройдёт.
Что-то небольшое стукнулось об пол.
— Идиотка…
Прозвучали шаги по коридору. Стянув одеяло с головы, я повернулась к решётчатой двери. На полу камеры лежала шоколадка. Рыжий бросил её сквозь прутья. Я зарыдала, как сумасшедшая, зная, что возьму шоколад. Самоуважение — не моя привилегия.
На завтрак я пришла первой. В одиночестве стояла под дверью, тряслась от слабости и ждала, когда меня впустят и выдадут порцию каши. Мои губы не коснулись шоколада, я выдержала пытку голодом до конца. Про «сохранить достоинство и гордость» речи не шло, я не жонглировала высокими словами и материями. Я знала себе цену — в базарный день две копейки. Да и попала сюда именно поэтому.
Но как говорила моя мама, нет худа без добра. Моё живое воображение нарисовало страшную картину, после слов женщины про шоколадный ад. Мне удалось убедить себя, что шоколад даёт нежелательные побочные эффекты, и есть его нельзя. Эта мысль вползла в голову, когда я гипнотизировала шоколадку на полу своей комнаты. Блажь или выдумки, но моя психика поставила заградительный барьер моему желанию проглотить шоколад. У меня возникло стойкое неприятие к местному лакомству, поэтому шоколад был спрятан на дно рюкзака.
Столовую открыли позже восьми, и мне удалось не упасть в обморок. Я чувствовала себя героиней романа Шарлотты Бронте, терпя голодные спазмы и восхищаясь собой. В воображении всплывали картины невероятной стойкости и мужества. Это состояние продлилось недолго, от силы минут пять.
Ждать стало невыносимо. Сколько не сравнивай себя с кем-то, ты — не она. Если во мне чего-то нет, то и взять негде. Никто не знал о моём истинном положении в семье. Все считали, что у меня прекрасный хозяйственный муж, а я при нём, как сыр в масле. Со стороны казалось, у меня не было причин для жалоб, я и не жаловалась, считая, что моя ситуация — редкость и дикость. Приятно вспомнить, но я ошиблась. У меня нашлась сестра по несчастью, соседка баба Люда.
Когда хоронили с почестями её мужа — бывшего военного, и под окном ждал оркестр, она не торопилась выходить, тщательно крася губы красной помадой в коридоре возле зеркала. Меня послали поторопить бабушку. На мои слова, что её ждут, она заметила, что с мужем не знала женского счастья, и он никогда не разрешал ей красить губы.
Рядом возникла несколько поблёкшая Карина без стрелок, но с блеском на губах. Она оценила мой лихорадочный бегающий взгляд и сухие потрескавшиеся губы.
— Что случилось? Ты куда пропала?
— В закрытой комнате двое суток без еды. Вместо ШИЗО.
— Ужас!
Ну, про ужас, что здесь творится, она, возможно, ещё не догадывается. Внимательно посмотрев на неё, я заметила, что Карина сегодня тоже выглядела неважно. Под глазами тёмные круги, сама бледная, волосы тусклые.
— Мы вчера в лес ходили за черникой. Дождя не было, поэтому послали. Сейчас сезон.
— Вкусная?
— Супер, только язык от неё чёрный.
— Есть хочу, умираю.
Двери столовой открылись, и я ринулась к раздаточной стойке, чтобы первой получить порцию овсянки, жадно оценила её количество на своей тарелке. Мало! У Карины каши показалось больше. Непроизвольная злость вспыхнула и погасла. Главное, сесть рядом с Кариной. Налила чай и еле дождалась, чтобы занять место около потенциальной добавки.
Наконец-то мы уселись! Склонившись над своей тарелкой, не в силах сдержать тихие стоны, я стала заталкивать в себя кашу. Два дня голодовки превратили меня в животное, не замечавшее ничего вокруг. Наесться до отвала! Несладкий чай был слишком горячий, я обожгла язык, хватанув кипятка.
Брезгует, подумала, встретившись взглядом с Кариной, переведя взгляд на её
