— Человек триста или четыреста, не больше. У нас каждое племя говорит на своем наречии.
Жинджурба, однако, был не совсем прав. На севере Австралии насчитывается около тридцати языковых групп — они, в свою очередь, подразделяются примерно на сто родственных наречий и диалектов. Так что некоторые племена говорят на более или менее общем языке, но есть и такие местные диалекты, которые понимают не больше, чем сто-двести человек. Некоторые языки исчезали и исчезают быстро—в начале прошлого века насчитывалось двести пятьдесят туземных наречий, на них говорили около пятисот племен. Известно, что общая численность этих племен составляла порядка трехсот тысяч человек. В результате зверского отношения к аборигенам эта цифра невероятно уменьшилась, но сейчас благодаря высокой рождаемости — несмотря на не менее высокий уровень смертности — численность коренного населения Арнемленда достигла двухсот пятидесяти тысяч человек.
Бывшая свекровь Жаки и ее родственники встретили меня, действительно, приветливо и начали представлять членов своего большого семейства. Я старался запомнить всех, но не тут-то было. Как я понял, братья отца, главы рода, тоже называют себя отцами. Потому что, в случае смерти «главного» отца, именно они берут на себя ответственность и заботу о его детях. Но попробуйте разобраться в хитросплетении их родственных отношений, если и старики, и малые дети доводятся дядями какому-нибудь одному парню. Когда же мне сообщили, что кто-то из них, по имени Нгамужин, приходится сам себе племянником, тут уж я совсем запутался.
Жинджурба рассказал, что в их племени родственные связи делятся на восемь разрядов и это помогает регулировать порядок заключения браков. Большое внимание, с каким туземцы относятся к сохранению чистоты кровных уз, вполне понятно: живя в тяжелых природных условиях и зачастую в изоляции друг от друга, аборигены, тем не менее, стараются избегать внутриплеменного кровосмешения.
Сегодня почти не осталось аборигенов-кочевников. Но, хотя туземцы ведут оседлый образ жизни, охота, рыбная ловля и собирательство продолжают играть важную роль в жизни племен Арнемленда. В этом я воочию убедился, когда вскоре после наступления раннего тропического вечера мы сели за ужин. На уголья была положена шкурой вниз разрезанная пополам тушка валлаби. К ней присоединились пара кое-как очищенных от перьев диких гусей и куски мяса недавно подстреленного или убитого копьем крокодила. Копья употребляются иногда, чтобы прикончить дикого кабана или крокодила, но главным оружием охоты служат мелкокалиберные винтовки и дробовики. Жуя гусятину, я время от времени выплевывал дробинки, тогда как один из охотников меня уверял, что гусей он подбил бумерангом. Может быть, и подбил, только не этих гусей, хотя бросать бумеранг аборигены мастера. Свое искусство они показали мне на следующий день, ловко подхватывая бумеранг, после того как он возвращался, описав большую дугу по воздуху.
Мясо валлаби оказалось жестким и безвкусным. Потом я ел в ресторанах нежное мясо того же животного, и повара-австралийцы уверяли меня, что аборигены просто не умеют его приготовлять — пересушивают на угольях. Зато крокодил оказался гораздо лучше, чем я ожидал: по вкусу он напоминал курятину. Все эти экзотические блюда мы запивали неплохим, но нелегально добытым австралийским пивом. В каждом округе Арнемленда аборигены сами устанавливают правила, ограничивающие потребление спиртных напитков. В нашем округе разрешалось пить только в баре и не больше шести банок пива в день на человека. Однако ж понятие «бар» оказалось здесь довольно расплывчатым.
Как бы то ни было, настроение собравшихся, подогреваемое пивом, поднималось, шум становился все громче, пока его не перекрыл чей-то мерный голос, привлекший к себе всеобщее внимание. Говорил какой-то старик, на вид еще более невзрачный, чем другие седобородые патриархи. Но внешность — штука обманчивая. Старика звали Нганимиррой, он был старейшиной семейства, известного своими художниками. Из уважения к гостю, то есть ко мне, Нганимирра время от времени останавливался, чтобы дать возможность перевести сказанное. Повествование он начал с «Дримтайм» — эпохи сотворения мира. Следует заметить, что «Дримтайм» фигурирует почти во всех легендах аборигенов и переводится как «Время грез». Но это не «время» в обычном смысле слова, а целая эпоха, когда был создан не только материальный мир, но и само время, до того не существовавшее.
—В Эпоху грез, — начал свой рассказ Нганимирра, — великан Лума-Лума прибыл в Арнемленд с Крокодиловых островов. Увидя, что биллабонги и реки здесь пусты, он наполнил их рыбой баррамунди и макрелью, чтобы у людей всегда была еда. Он научил их священным церемониям, проповедующим языком плясок и пения нормы жизни и поведения: что можно делать и что табу. Однако у Лума-Лумы были свои слабости и недостатки. Он любил власть и женщин, а если мужья этих женщин протестовали, он их убивал. Детей, чем-нибудь ему не понравившихся, Лума-Лума беспощадно пожирал. В конце концов люди Арнемленда потеряли терпение и умертвили его. Но все же они хранят о нем благодарную память за то, что он даровал им баррамунди и научил правилам племенной жизни, а также обрядам, которые обладают поистине великой волшебной силой воздействия, — закончил старик.
Массовые церемонии, с песнопениями и танцами, так называемые «корробори», широко практикуются и сейчас. На лицах некоторых моих сотрапезников я видел остатки ритуальной краски — охры. Церемонии бывают открытыми — и тогда участвовать в них разрешается всем желающим, и тайными — в таких случаях они проводятся в закрытых местах и в них принимают участие только посвященные. Иногда это приводит к странным ситуациям. Например, бывало, что в каком-нибудь штате к австралийскому правительству обращалась группа аборигенов с просьбой отказаться от строительства домов или дороги в таком-то месте. Да почему же? Ответить на этот вопрос аборигены, однако, не могли. Дать ответ означало бы выдать священную тайну — признаться, что здесь находится секретное место ритуальных церемоний. А оно — табу...
Духовная жизнь этих «дикарей» стоит на поразительно высоком уровне. Она проникнута чувством единения с природой и ощущением постоянной связи с невидимым потусторонним миром. Глубокая духовность и взращенная на этой благодатной почве богатая мифология на протяжении веков вдохновляли аборигенов-художников, украшавших своими рисунками многие пещеры Арнемленда.
Художникам из Оэнпелли, или Гунбаланьи, — так городок называется на языке племени кунвинику — в этом отношении повезло: за пару километров оттуда возвышается горка — подлинная Художественная академия. Среди болот и равнин Арнемленда то тут, то там встречаются высокие скалистые холмы. В пещерах одного из таких холмов — попасть туда можно совершенно спокойно — расположена настоящая сокровищница искусства — там учились и учатся мастерству целые поколения местных художников.
На другой день Нганимирра, я и переводчик, а им был Жинджурба, долго бродили по извилистым пещерным проходам, осматривая арнемлендский «Лувр». Тут было на что посмотреть и художнику, и антропологу, и историку. Были здесь и едва различимые рисунки тысячелетней давности, и гораздо более четкие изображения «послеконтактного» — имеются в виду контакты с европейцами — периода. Довольно любопытны картины в так называемом «рентгеновском», или «скелетном» стиле, представляющие в образной форме то, из чего состоят животные и люди.
Выбравшись из пещер, я стал готовиться к отъезду. Нганимирра что-то сказал маленькому мальчику, тот стремглав умчался, и через некоторое время появился некто Кангкаджи, один из многочисленных дядюшек Жаки, с большой баррамунди в руках — это был подарок мне на прощание.
Расставшись с радушными хозяевами, я двинулся в путь, и скоро снова был дома у Макса. За время моего отсутствия, как я успел заметить, в его «царстве» ничего не изменилось: воз, в смысле «тойота», и ныне был там — в кювете. Оказывается, когда его попытались поднять, сломалась лебедка, так что пришлось искать машину, чтобы съездить в Дарвин за новой. Наконец, на следующий день вечером джип вытащили из кювета, освободив таким образом единственный доступный проезд через лес, — и я смог вернуться в Дарвин. Из-за лишних проволочек — опять это несносное табу! — я пропустил лекции по геофизике и квантовой механике. И оказался в очень неловком положении перед преподавателями и студентами. В свое оправдание я, как можно драматичнее, поведал заведующему кафедрой физики о моих злоключениях, но о табу умолчал — побоялся испортить себе репутацию среди профессоров...
Два месяца моей преподавательской деятельности в университете Северной территории подходили к концу. Прежде чем расстаться с этим уникальным местом в Австралии, я хотел поближе присмотреться к аборигенам, особенно к тем, которые никогда не были под пятой белых переселенцев.
